— Нет, больше не стану рассказывать. Но как бы там ни было, а будь я помоложе, непременно пошёл бы в лес попытать своё счастье, когда подземные станут переселяться.
— Интересно, что бы лучше всего поднести им в подарок?
— Да разное. Почти всё равно что: или галстук, или две-три сальных свечки. А лучше какое-нибудь блестящее украшение. Я бы протянул им подарок обеими руками и не побоялся бы. Но само собой разумеется, я бы сходил, сначала к причастию, чтобы они не возымели надо мной власти.
Когда старик замолчал, молодёжь стала говорить между собою:
— А Беньямин говорит, что видал их.
— Видал подземных? А где?
— Да вот этой осенью, раз вечером, когда он шёл домой из Южной деревни. Вдруг перед ним на дороге очутилась женщина. Я сказал ему, что это, вероятно, была Корнелия. Но он только что вышел от Корнелии.
— Ну, и куда девалась женщина?
— Она упорхнула в лес.
— Это была Корнелия, я готов побиться об заклад. Беньямин немного боится темноты, вот ему и показалось.
— А я хотел бы быть на его месте! Он ел хлеб консула день за днём в течение двух недель. От этого у него завелись деньжата, нужды нет, что теперь это прошло.
Теперь это прошло. Гараж был отстроен, и даже автомобиль прибыл. И шеф и Август ездили на пробу со знающим человеком с Юга, и оба с блеском заслужили свои удостоверения. Таким образом Беньямин сделался лишним, и Август отказал ему. Они расстались без тени благосклонности со стороны Августа. Беньямин получил свою отставку, написанную чёрным по белому.
В сущности Августа очень забавляла эта работа, — создание салона для автомобиля, будуара со стенами из плит, стального цвета. Лучшим его помощником был Беньямин, этот славный малый из Северной деревни, избранник Корнелии, которым он мог командовать и распоряжаться. Конечно, он завидовал молодому человеку, и хотя Корнелия была так же далека от него, как на небе звезда, всё же он преследовал Беньямина своей нелепой ревностью.
— У тебя ведь есть двор, почему же ты не женишься? — с заметным недовольством спрашивал Август.
— У меня нет двора, — отвечал Беньямин, — это двор отца.
— Дрянной двор, насколько я знаю, как все дворишки здесь в окрестности.
— Нет, это хороший двор, могу вас уверить.
— Там растут апельсины?
— И красивый двор, — продолжает невозмутимо Беньямин. — Вам непременно нужно придти и поглядеть наш двор.
Август фыркает:
— Будто мне нечего больше делать, как ходить и глядеть!
— У нас четыре коровы и лошадь. Немного найдётся таких крестьян, у кого больше.
Август зафыркал ещё громче:
— А я был в одном имении в Америке, где было три миллиона голов окота.
— Ну, это я даже и не понимаю.
— Тебе бы следовало жениться на девушке из этой твоей Северной деревни — и дело с концом.
Беньямин: — Она не из Северной деревни, а из Южной.
Август всё не унимался:
— Ну, это ещё не известно!
— То есть как?
— Дело в том, что работа у меня кончена. Тебе незачем больше приходить сюда.
— Так, значит, кончена?
— Да. Слышишь ты?
— Ну что ж, — сказал Беньямин, — кончена, так кончена. Но если я понадоблюсь вам когда-нибудь потом, то, пожалуйста, пошлите за мной.
Август: — Ты мне не понадобишься. Да, что это я хотел сказать? Я не понимаю, чего ты ждёшь. Ты ведь уж достаточно взрослый. В твоём возрасте я овдовел уже во второй раз. Может быть, у тебя нет даже невесты?
— Как же — нет? Тут нечего скрывать: у меня есть девушка, которую я люблю, и которая в свою очередь любит меня. Это та самая, которую зовут Корнелией.
— Я этого не знаю.
— Как же так?
— Разве ты танцуешь с нею? А на святках разве она сидит у тебя на коленях?
— Вы такой странный со мной! — говорит Беньямин.
— И вы охотно пьёте кофе из одной чашки?
Беньямин улыбается:
— Это бывает. Но почему вы спрашиваете об этом?
— Эти рождественские танцы — настоящая чертовщина и один грех. Меня ты там никогда не увидишь.
— Но и вы, вероятно, в молодости принимали в них участие?
— Нет, — говорит Август, — я считал это недостойным себя. В молодости? Я и сейчас ещё не стар для этого, — можешь не беспокоиться. Ты думаешь, вероятно, что ты один молод, но ты бы поглядел на меня в большом заграничном зале. Стоило мне только появиться, и никто не смел ступить па паркет! Передай это Корнелии от меня.
— А вы её знаете?
— Скажи, пожалуйста, чего ты тут стоишь и задерживаешь меня? Я же сказал, чтобы ты шёл.
Беньямин: — Ну, хорошо. Но вы так странно говорили со мной. Только она вовсе не из Северной деревни, нет, моя девушка из Южной.
— Я подумаю об этом, — сказал Август.
Боже, и чем только его не беспокоили! Бородатый малый из Северной деревни вообразил себе, что может говорить о своих любовных делах со старостой. Ничего подобного не случалось на белом свете...
Август должен был встретить своего шефа. Им нужно было вместе осмотреть дорогу. По дороге, которая вела от деревни к деревне и пересекала город, можно было ездить на обычной тележке, но консул, верно, пожелал узнать, как далеко он сможет проехать на юг и на север, чтобы поражать там своим автомобилем людей.
Консул сидит у руля. Он правит вполне свободно: ещё бы этому искусству он научился за границей! Народ отскакивает в сторону; эти люди до того удивлены, что смеются. Ещё бы! Уж этот консул! Через Сегельфосский водопад перекинут каменный мост, старинный и невероятно прочный, с перилами из железа.
«Здесь где-нибудь происходит вторичное крещение», — думает, вероятно, Август и, может быть, немало возмущается от такого свинства по отношению к святому духу. Когда громкий гул водопада остаётся позади, он говорит:
— Как жаль, что эта большая мельница пропадает зря там, на горах!
— Она не окупалась, — отвечает шеф.
— Может быть, она окупилась бы в качестве фабрики.
— Не знаю. В качестве какой фабрики?
— Можно было бы устроить бойню, кожевенный завод, ну, кстати, и камвольную фабрику. Три фабрики за раз.
Шеф останавливает автомобиль, думает и говорит: — Для этого здесь слишком мало овец.
— Здесь может быть столько же овец, сколько звёзд на небе.
— Ты думаешь?
— Да, — продолжает Август, — и сколько песку на дне морском.
— Им нужен корм.
Август показывает на горы и отвечает:
— Там, наверху, целые квадратные мили корма. Тысячи голов могли бы пастись там. И кроме того, там имеется ещё одно достоинство: там нет ни волков, ни медведей, ни рысей, никаких хищников. Нужен всего лишь один пастух.
Консул помолчал немного и сказал:
— Мельница, верно, скоро развалится. Я не был там с тех пор, как стал взрослым.
И консул неожиданно взглядывает на часы, словно собирается сейчас же бежать к мельнице. Но нет, он опять пускает машину в ход.
Дорога вела мимо церкви и ещё довольно далеко, но потом становилась всё уже и уже, и под конец разветвлялась и разбегалась к дворам и избам. Им приходилось ехать тихо и осторожно: какой-то воз порядком задержал их, лошадь стала на дыбы, а парень никак не мог на них наглядеться досыта.
Август продолжает думать; ему, верно, кажется, что осенившая его мысль об устройстве фабрики, всё равно какой, — блестящая мысль, идея. С самого начала это была случайная фантазия, возникшая в одно мгновение в его быстром уме, и она сразу выросла до трёх предприятий. И он спрашивает как бы случайно:
— Консул не знает, кому принадлежит эта гора?
— Нет. Может быть, общине, а может быть, государству.
— Это бы отлично подошло. Она бы мигом стала вашей.
— Моей? Нет, — говорит консул и качает головой, — мне она не нужна. Впрочем, я слыхал, что у кого-то из прежних владельцев Сегельфосса паслось много овец в горах. Одного я не понимаю, — откуда он брал корм для них зимой?
— Вероятно, овцы были вывезены откуда-нибудь
— Может быть. Но и вывезенным тоже нужен корм.
Август замолк на некоторое время. Он понял по шефу, что вопрос относительно фабрики ещё не решён, но ему и на этот раз, как всегда, хотелось щегольнуть своей выдумкой, на это у него была быстрая голова. Шеф сказал: