Вероятно, Александер, цыган, из окна коптильни увидал всех этих людей на лугу и пришёл посмотреть, в чём дело. Никто на него не обратил внимания, он задал Стеффену два-три вопроса, и тот крайне уклончиво промямлил ему что-то в ответ.
— Стой и держи лошадь крепко за узду! — приказал он вдруг Стеффену.
Его чёрные глаза так и впились в заболевшее животное, он гладил его то тут, то там, ощупывал, нажимал пальцем на каждое ребро, отсчитал их приблизительно до середины, начал затем с противоположной стороны, и наконец отметил определённую точку...
Неужели он заранее засунул нож в правый рукав? Никто и опомниться не успел, как цыган всадил нож по самую рукоятку в бок лошади.
— Да что же это! — воскликнул кто-то из собравшихся. Это была Старая Мать, все остальные молчали.
Александер не вынул тотчас ножа, он прижал его плашмя к одной стороне раны, так что образовалось отверстие. Показалось немного крови, и из раны стал выходить воздух.
Кобыла держалась спокойно, даже прокол не произвёл на неё заметного впечатления. Через несколько минут брюхо медленно и ровно подобралось. Александер прижал теперь нож к противоположной стороне раны и продержал его так короткое время. Потом он вынул нож и обтёр его о траву, обошёл кругом, заглянул кобыле в глаза и одобрительно кивнул головой.
— Что за чёрт! — вырвалось у Стеффена.
Кобыла оживилась, стала вырываться, обнюхивать землю. Александер опять отдал приказание Стеффену:
— Оставь её на короткой привязи и не давай ей жрать ещё несколько часов!
— А рана? — спросил Стеффен.
— Это ничего. Если хочешь, помажь дёгтем.
Фру Юлия словно с неба свалилась:
— Как, она опять здорова?
— Да, — отвечал Александер.
И дети, и взрослые стали гладить кобылу, и когда она пошла, то опять сделалась довольно красивой, и глаза её оживились. Дети проводили её до конюшни.
— Благодарю тебя, Александер, — сказал консул.
— Ну, разве не ловко это у него вышло? — сказала фру Юлия. — Александер знает, что делает.
— Он знает иногда слишком много. Так, например, он умеет лазить по отвесной стене, — вдруг резко и ядовито заметила Старая Мать.
— Что он умеет?
— Лазить по отвесной стене. До второго этажа.
— Да? Это удивительно.
— И если мальчики увидят это и попробуют сделать то же, они упадут и расшибутся.
— Да, это не годится, Александер, — сказала фру Юлия.
— Нет, не годится, — ответил он и отошёл.
Все слыхали эту маленькую перепалку. Блонда и Стинэ тотчас навострили уши. Да, Старая Мать выбрала подходящий момент и попробовала отстоять свою свободу. Она почувствовала облегчение и осталась довольна собой, она пошутила:
— Ну, что же мы стоим? Пациент ушёл, и доктор ушёл. Ты, Юлия, напиши об этом Марне, — обратилась она к Юлии.
— Разве надо об этом писать Марне? — спросил Гордон Тидеман. — Кстати, куда это она уехала так поспешно?
Старая Мать: — В Хельгеланд, вероятно.
— Я напишу ей, — сказала фру Юлия. — Она уехала в Будё.
Когда Август узнал о чудесном способе лечения, применённом Александером, он стал уверять себя в том, что стал слишком благочестивым для таких дел, и что он должен быть этому рад. Да и практики у него не было: ведь уж так давно не лечил он лошадей от газов, в последний раз это происходило на Суматре в 1903 году. Но, впрочем, ему случалось лечить лошадей от вздутия и на Севере и на Юге.
Вполне возможно, что старый На-все-руки плутовал также и в ветеринарном деле; это могло с ним статься. Но Александер учился искусству лечить лошадей у своего древнего бродячего племени и довёл его до безупречности и до чуда, — он не учился ему понаслышке от кого попало.
— Так, — сказал Август. — Но тот, кто выучил меня этому приёму, был великий и важный человек в своей стране. Он правил четвёркой президента и, кроме того, всегда имел под надзором пятьдесят коней. Он в любое время прокалывал больных лошадей.
Александер попробовал было немного проэкзаменовать безумного хвастунишку:
— Куда же он будет колоть? Как далеко от переда и как близко к заду? Как высоко и как низко? Где он наметит точку?
Август сдался. Он не помнит, это было так давно. Но смышлёным и любознательным, каким он был всю свою жизнь, таким остался и теперь, и поэтому он попросил Александера указать ему эту точку.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Александер. — Чтобы ты мог портить лошадей? Ты думаешь, что достаточно проколоть дырку; но видал ли ты когда-нибудь внутренности лошади, и знаешь ли, куда надо колоть, чтобы напасть на газы? И знаешь ли ты, как глубоко всаживать нож? Уж молчал бы лучше, лысый чёрт!
Но ловкий цыганский приём представлялся Августу чем-то особенно заманчивым, он сказал:
— Я мог бы заплатить тебе за это.
— Ты? Разве у тебя есть чем платить? — спросил Александер.
— Я жду деньги.
— Не мели вздора...
Зато Август получил признание с другой стороны, — от самого консула.
Гордон Тидеман был хорошо обученный господин и консул, он ходил в школу по разным заграницам и знал языки и бухгалтерию, но иногда он принуждён был советоваться со своей дельной матерью. На этот раз он пришёл к ней с телеграммой. «Обильный улов сельди у Верэ, закинули несколько неводов. Необходимо прислать ещё сетей и яхту — и поскорее!..»
Старая Мать удивилась:
— Как?! Сейчас идёт сельдь?
— Так тут сказано.
— Да, но кто этот Эллингсен?
— Мой агент, — сказал Гордон Тидеман. У меня есть свои агенты.
Мать: — Знаешь что? Тебе следует поговорить об этом с На-все-руки.
Гордон Тидеман пошёл к Августу. Но после разговора с матерью, он был уже более осторожен, он сказал:
— Этой телеграмме, верно, не стоит придавать большого значения?
Август надел пенсне и прочёл.
— Я этого не понимаю, — сказал он. Какая же сельдь теперь? И притом возле Верэ.
Гордон Тидеман взял телеграмму обратно и сунул её в карман.
— Слишком мало вероятно, — продолжал Август, следуя за своей мыслью. — Если б здесь стояло... Простите, позвольте мне взглянуть ещё раз!
Август ещё раз прочёл телеграмму, кивнул головой и сказал своим обычным уверенным тоном:
— Эта сельдь, о которой здесь говорится, не что иное, как сэй. Это описка.
— Неужели это возможно?
— Консул может мне поверить. Здесь подразумевается сэй. Это вполне совпадает и со временем года, и с Верэ. Но сэй вам, вероятно, не нужен?
— Как будто бы нет.
— И я тоже так думаю. И кроме того, сэй, — ну, конечно, сэй годен для сушенья: у него жирная печень, но тут не может быть речи о рыбном промысле в широком и крупном масштабе. Безусловно нет. Но, господи, прости меня грешного за такие слова. И сэй — божий дар, божья милость и благословение.
— Да, конечно. Ну, спасибо тебе, На-все-руки. Я так и знал, что за толковым разъяснением мне следовало обратиться именно к тебе.
XVIII
Деньги не приходили. Из Полена не было никаких вестей, Август так и не собрался написать.
Разве не было никакой возможности получить эти деньги? Один раз он остановил даже Осе, чтобы посоветоваться с ней, но Осе ничего не могла сказать ему о деньгах. Зато она сказала о другом.
Осе, эта длинная, смуглая женщина в лопарской кофте бродила от дома к дому, подслушивала и видела людей насквозь, не было ничего удивительного в том, что она многое знала, и таким образом и Августу могла бросить правду в глаза о его влюблённости в девушку из Южной деревни. Но разве он сам не знал этой правды? Может быть — да, а может быть — и нет. Благодаря своей глубокой и чрезмерной лживости он отлично мог налгать и самому себе. Он был как бы выдуманным существом, до того лживым, что казался выхваченным из воздуха. Он мог бы быть один в комнате, подойти к стене и шепнуть что-нибудь самому себе.