Слишком мало оставалось времени, и Август отправился домой.
Но когда он прошёл уже мост, он передумал, он решил, что неразумно откладывать, иначе он рискует не креститься вовсе. И он вернулся.
Ему пришлось идти вместе с другими, которые направлялись к той же цели; между прочими Блонда и Стинэ, девушки из имения. Августу было неприятно, что они видят его, но он был рад, что по крайней мере рабочих не было поблизости. Зато пришли и Корнелия и Гендрик, которые хотя и были крещены, но ещё раз захотели присутствовать при святом крещении.
— Что я вижу? — сказала Корнелия. — Вы тоже собираетесь креститься?
— Я начинаю немного подумывать об этом, — отвечал Август.
В сущности, он ничего не имел против нового крещения, отнюдь нет. Ведь никто ничего не знает наверное, может быть, и стоило креститься. Разве Корнелия и целый ряд других лиц не сделались благочестивыми и не крестились? Почему же именно ему не проделать того же?
Одним словом, он пошёл вместе с другими.
Резкий ветер дул со стороны водопада, и летели холодные брызги; хотя солнце и светило, погода всё же была самая подходящая для непромокаемого пальто и зюйдвестки. Август стал колебаться. Корнелия следила за ним.
Когда пришла его очередь, креститель сказал:
— Сними башмаки!
Август не мог остановиться на полдороге, он снял чулки и башмаки и засучил штаны до колен.
— Сними куртку, сними жилет и сними рубаху! — торжественно и важно провозгласил проповедник.
Август послушался. Затем они оба вступили в воду, и при троекратном погружении в воду Август крестился.
Было невыносимо холодно.
Август вытерся как можно суше и оделся. Корнелия всё время не спускала с него глаз; она сперва не доверяла ему, теперь ей пришлось поверить. Она очень мило подошла к нему и приготовилась идти вместе с ним.
Август был сконфужен, он сказал:
— Ну, что же ты думаешь теперь?
— Что я думаю?
— Ну да, вообще. Это единственное необыкновенное происшествие в моей жизни, хотя я и много странствовал по белу свету.
— Ещё бы!
— Но было очень холодно. Если б я крестился в Таити, там куда теплее, — сказал Август, щёлкая зубами.
По её мнению, он справился с этим не хуже остальных крестившихся.
— Все остальные гораздо моложе. А я ведь старая посудина, как ты знаешь.
Она с этим не соглашалась.
— Разве ты этого не находишь, Корнелия?
Ей не хотелось продолжать этот разговор. Но она была всё время мила и добра и находила, что он правильно и хорошо поступил.
— Впрочем, я вовсе уж не так дряхл, — стал вдруг защищаться Август и выпрямился. На дорожной стройке я всюду поспеваю, и я хотел бы видеть того человека, который ударил бы меня по уху, и чтобы я не застрелил его.
Гендрик шёл тут же с кислым видом, но ему не удалось переманить к себе Корнелию. Казалось, он был недоволен тем, что Август крестился и вообще стал как бы равным.
— Корнелия, а не пора ли нам повернуть домой? — спросил он.
— Нет, — сказала она, — я как иду, так и буду идти вперёд по этой дороге. А ты ступай себе домой, Гендрик!
Она отсылала его и говорила это совершенно прямо. Она обратилась к Августу и спросила его о Беньямине.
— Беньямин? Как же, он продолжает работать.
— Где?
Потому что вчера, когда она была в городе, она уже не нашла его в здании кино.
— Что тебе до него? — с досадой спросил Август. — Ведь он не крещён, как мы...
И вообще ей не следует беспокоить Беньямина как раз теперь. Ему предстоит большая работа, которая требует от него полного напряжения всех его способностей.
— А где же это?
— Это всё равно. Но он зарабатывает большие деньги.
Конечно, Августу приходится указывать ему каждую мелочь, всё время учить его, потому что он ведь не царь какой-нибудь и не капитан в смысле ума.
— Разве нет?
— Нет. Он баран. И вовсе уж он не такой красивый.
Но Август обещал помочь ему, и он сдержит своё обещание. Корнелия шла некоторое время молча и потом спросила, не передаст ли он поклон Беньямину.
— Передать поклон? Нет, зачем же? Он даже не крещён.
Август все равно забудет передать ему поклон: у него столько дел, он правая рука консула, и всё такое. Да, что, бишь, он хотел сказать? Не подарит ли она ему братский поцелуй теперь, после крещения? Корнелия побледнела:
— Нет.
— После крещения, говорю я, теперь, когда мы оба крещены. Теперь ведь я составляю одно со всеми твоими.
— Теперь мне пора домой, — сказала она и повернула. С длинным носом!
Он мог бы пойти за ней, — ещё бы, ему ли, Августу, не знать, как обращаться с молодыми, жалкими девчонками? Но он не был расположен, даже не совсем здоров: холодная крестильная вода и ветер с водопада заморозили его, он продрог до костей. Он побежал было, чтобы согреться, но запыхался и устал, и пошёл опять. Чёрт, до чего он ослаб, да простятся его прегрешения!
Внизу на лугу собралось много рабочих с дороги. Август шёл со своего крещения и был подавлен; он торопился пройти мимо, чтобы поскорей придти домой и лечь в постель. Он слыхал, что рабочие были эту ночь на вечеринке с танцами, и казалось, они всё ещё веселились, может быть, у них было и вино с собой; они подскакивали друг к другу и говорили очень громко. Тут были также и женщины, девушки из города, кроме того, Вальборг из Эйры и её муж. Вдали у края дороги играли на гармонике.
Август лёг в постель, не раздеваясь, и хорошенько закутался.
Он не заснул и не согрелся, он лежал и дремал, и думал о разных вещах, случившихся сегодня. Ему бы, наверное, удалось поцеловать Блонду и Стинэ, но это было не то же самое, ему не хотелось даже и мысленно изменять Корнелии, это ему даже в голову не приходило, он был не таковский.
Вдруг несколько возгласов донеслось к нему в комнату снаружи. Что это такое? Кричат на лугу. Август привстал на локте и прислушался, он почувствовал что-то неладное, вскочил с кровати и бросился к окну. Ну, конечно, побоище! Он узнал эти возгласы и крики: так кричат бандиты и другие злые люди, когда дерутся, — дорогие, незабвенные звуки, несущиеся к небу!
Он выскочил из комнаты и побежал на луг.
Две артели рабочих сцепились друг с другом; женщины вертятся тут же и хотят их разнять; дети, чтоб не мешать, стоят в отдалении, но мальчики доктора так увлечены зрелищем, что стоят совсем близко.
«Получится ли из этого хоть что-нибудь серьёзное? — Август, нахмурю брови, следит за сражением. — Это никуда не годится, — они дерутся, дерутся, но у них ничего не выходит. Вот Больдеман ударил кого-то, но он слишком пьян, вот ему дали сдачу, и вовсе уж не так плохо! Но что это? Где это видано? Они никак ударяют в грудь! Что за безобразие, — подставляют друг другу ножку! Да что они, с ума сошли, до сих пор ещё никому не выбили зуба? И неужели никто из них не умеет свернуть шею?»
Август оживляется и принимает участие в бою тем, что наступает и отступает, стоя на месте, одновременно с другими; он разгорячённо потрясает кулаками в воздухе, желая обучить их, наклоняется в сторону и посмеивается при удачном ударе, промах заставляет его содрогаться. «Стыдно, позорно вести себя таким образом! Уж я бы ему показал, если б так удачно ухватился за него! Этот длинный Петер какой-то несчастный. Убирайся вон, длинный Петер! Ты портишь всю игру и при этом делаешь вид, что истекаешь кровью. По-твоему, это кровь? Это кровь из носу и слёзы, — ты же ведь плачешь...»
Иёрн Матильдесен подходит к Августу и говорит ему:
— Вы совсем синий. Вам нездоровится?
Он вынимает из кармана большую бутыль из-под водки и подаёт её Августу, — это коньяк. Но Август занят своим, течением борьбы; впрочем, он принимает бутылку и пьёт из неё взасос, но совершенно бессознательно, с глазами, устремлёнными на побоище.
Иёрн Матильдесен продолжает говорить:
— Это не моя бутылка, мне дали её подержать, это бутылка Больдемана. Нет, видали ли вы когда-нибудь таких сумасшедших? Поглядите, они все в крови! Они дерутся из-за Вальборг, но Вальборг не желает иметь с ними дела.