Август только головой покачал и увлёк за собой почтмейстера. В сущности, Август был очень доволен, он теперь с более спокойной совестью, чем когда-либо, мог обвинить во всём рабочих, которые в свою очередь, тоже были невиноваты. Только уж пусть лучше почтмейстер не прислушивается к таинственным разговорам о времени.
Вдвоём они осмотрели разрушенную стену, — больше ничего не оставалось, как только ломать до конца. Август качал головой и был вне себя:
— Вы ведь сами слыхали, почтмейстер, что они поступили вопреки моему приказанию?
Да, почтмейстер слыхал.
— А не находите ли вы, — раз уж они так много разрушили, что нужно совсем сломать?
— Да, я тоже так нахожу, больше ничего не придумаешь. В таком случае мне остаётся только извиниться перед вами, что я побеспокоил вас.
Август отмахнулся:
— Не стоит, не стоит! — И он устрашающим голосом закричал рабочим: — Ну что ж, ломайте, ребята! А завтра я с вами поговорю!
Так уладилось это дело.
Утром Август вместе с дворовым работником Стеффеном повёз в охотничий домик инвентарь. Рабочих он застал наверху на своих местах, в час ночи они окончили разрушение стены, поспали пять часов, целую бездну времени, и теперь с новыми силами буравили дыры.
— О, всё в порядке, всё будет отлично, староста. И аптекарь, когда вернётся, найдёт свою стену в развалинах!
Август не сказал им ни одного слова насчёт неправильно выполненного приказания. Но он хорошо знал рабочих, знал, что после горячки у них наступит охлаждение и это вряд ли они в такое короткое время поставят загородки...
Свидание с консулом в конторе состоялось и прошло преблагополучно.
Консул встретил его очень смело, памятуя свою удачу в последний раз. Теперь как раз случилось так, что Давидсен ушёл из банка и консулу пришлось занять его должность, принять от него банк. На собрании правления его заставляли и ему угрожали, — чёрт знает что за насилие! — но другого подходящего человека не нашлось, а банк нельзя же было закрыть. Но где тут справедливость? У консула было своё крупное дело и коммивояжёры, британское консульство, сегельфосское имение, за всем нужно было следить, вести двенадцать книг, не говоря уже о корреспонденции. Теперь на него взвалили ещё банк! И всё это произошло из-за того, что Август попросил у Давидсена денег.
Теперь прилетит этот Август, примчится и потребует свои деньги у консула, уж наверное, он явится сегодня же. Но консул вовсе не желал, чтобы от него было легче получить деньги, чем от Давидсена, и у консула тоже была совесть, и он тоже хочет помешать людям глупо тратить свои деньги. Ни одного эре, тут надо быть решительным.
— Знаете что, На-все-руки, это вы заставили Давидсена уйти из банка.
— Я? — спросил Август.
— Да, и, так сказать, принудили меня принять от него дела банка.
— Да быть не может! — воскликнул Август. — Ведь не хлопнул же я кулаком по столу перед носом Давидсена?
— Я не знаю, что у вас там произошло, да и знать не желаю.
— Я попросил всего несколько тысяч крон.
— Ну, а его совесть не позволила ему пойти на это, насколько я понял.
Август задумался.
— Если бы я знал, что выйдет столько неприятностей, я бы не взял у Давидсена ни одного эре. Потому что деньги мне так и не понадобились.
Консул опешил:
— Деньги вам не понадобились?
— Нет. Я прекратил скупку овец. Гора не может прокормить большее стадо.
У консула был вид, точно он только что избежал опасности.
— Вот оно что! Дело принимает другой оборот. Но в таком случае у вас, вероятно, страсть сколько овец?
— Не-ет! Несколько тысяч. Не могу сказать точно, пока не просмотрю своих бумаг.
— Действительно, дело приняло другой оборот, — пробормотал консул ещё раз. — Так вам не надо теперь больше денег?
— Нет, — отвечал Август. — Впрочем, я собираюсь купить несколько участков земли, но это будет уже в будущем году.
— Вы говорите, что хотите купить несколько дворов?
— Да, для того чтобы иметь корм для овец на зиму.
— Вот как! Гм! Такие планы требуют больших средств, — проговорил консул, снова сбитый с толку.
Август улыбнулся:
— Средства найдутся. У меня много всяких предприятий в разных странах.
— Очень приятно слышать, — сказал консул. — Я лично желаю вам всяческого успеха. Всё это великолепно. Кстати, На-все-руки, я давно уже хочу попросить вас об одной вещи, а именно — подать мне совет. Как вы знаете, мне навязали этот банк. Он слишком близко, чтобы ездить туда на автомобиле, а на хождение мне не хочется тратить драгоценное время. Не находите ли вы, что мне следует перенести банк сюда?
Август взглядом измерил контору. Консул поспешил добавить:
— Конечно, мне пришлось бы пристраивать.
Август закивал головой:
— Да, пристроить вот с этой стороны.
— Вот именно, — сказал консул. — Во что это обойдётся? на первых порах?
Август опять улыбнулся:
— Консула это не разорит. Если вы скажете, я, пожалуй, сделаю смету.
— Сделай, На-все-руки. Три комнаты: зал и две комнаты сзади. Строение деревянное.
О! это были единомышленники в своей никчёмности. Строить, действовать, производить обмен в возможно большем масштабе...
Но прежде чем уйти, Август вдруг спросил:
— А что, сейчас банк помещается в собственном доме?
— Нет, мы снимаем помещение у шкипера Ольсена. Но я не хочу вас задерживать, На-все-руки, — сказал консул. — А что касается Давидсена, то это хороший и редкий человек, желающий всем только добра. Но деньги, конечно, ваши.
Улажено с Августом. Гордон Тидеман остался доволен.
А банк он захотел перенести не только из важности. Правда, его ничуть не прельщало ходить в эту крошечную лачугу, которую шкипер Ольсен построил когда-то для своей маленькой семьи. Консул привык к другим дверям и окнам. Но раз уж Гордон Тидеман выстроит приличное помещение и затратится на первых порах, то он будет сдавать его в будущем, он заключит контракт с банком на двадцать лет вперёд. Нет, он отнюдь не только шут, он был также и деловым человеком.
Следующим событием была открытка, пришедшая на имя кого угодно в Сегельфосское имение. Открытка? Да, от Старой Матери и аптекаря Хольма о том, что они поженились. Поженились!..
В доме консула все всплеснули руками, а фру Юлия до такой степени была поражена, что не находила слов. Но она хитро улыбалась, как будто бы, играя в жмурки, подглядела чуть-чуть из-под повязки.
Но консул Гордон Тидеман отнюдь не улыбался, — нет, уж извините! Поступить таким образом, исподтишка, пренебречь всеми формами, действовать за его спиной!..
Фру Юлия стала заступаться:
— Но, дорогой Гордон, как ты не понимаешь? Ей же было неловко.
— Ей? Я не говорю вовсе о моей матери, я говорю о нём. Что это за манера? Он отлично знал, кто глава семьи, и в любой день мог бы поговорить со мной.
— Но он, вероятно, просто боялся, что ты откажешь ему.
— И имел на то основание. Трус, который боится разговора и отступает перед столкновением! Он поступил очень некрасиво, и ноги его не будет в нашем доме.
— Вот как? — сказала фру Юлия.
— Не правда ли, Юлия, ты со мной согласна? Он поступил как в деревнях, так пусть и отправляется туда же.
— Я понимаю тебя, — сказала фру Юлия. — Но когда приедет твоя мать и он с ней, я, право, не знаю...
— Я-то знаю. Позаботься только о том, чтобы я был здесь, я укажу ему на дверь.
— Хорошо, — сказала фру Юлия.
— Впрочем, я не намерен вовсе щадить и мать. Ведь это она поставила нас в такое положение.
Фру Юлия, улыбаясь:
— Но что могла она сделать?
— Она могла бы послать его ко мне.
— И для неё это тоже было не так просто; может быть, и она тоже боялась твоего отказа.
— Она? Нет, извини меня, мать моя ничего не боится. Ни в коем случае. И у неё могут быть свои недостатки — у кого их нет? — но только она не лицемерна и не труслива. И потом разве ты не находишь, Юлия, в этом деле она проявила большое мужество?