— Это архитектор сделал план, так ведь? — сказал аптекарь.
— Да. Но он сделал это для того, чтобы показать, как далёк он от всякой ревности. Хотя она, как жало, сидит в нём всё время. Он совсем не хвастается этой победой над собой, нет, он воплощение деликатности и доброты, он не хочет мучить меня своей ревностью. Я даже не знала о его проекте, пока вы сами не рассказали о нём третьего дня.
— Но ведь он же мог себе представить, что вы когда-нибудь узнаете о нём? — сказал Хольм.
— Когда-нибудь — да. И тогда он был бы несчастлив. Я ему ещё ничего не говорила.
— Чёрт знает что за тонкость! — воскликнул Хольм.
— Вы его не знаете, — сказала фру. — Вы такой здоровый, — и мы тоже были такими в наших мансардах, когда говорили рискованные вещи. Вот этого мне как раз и не хватало вчера вечером, когда вы не пришли, — ведь я свихнулась, мне не хватало вашей смелой чепухи, извините за выражение! Я много лет была лишена этого, прежде чем встретилась с вами, а я привыкла к этому, это во всяком случае поддерживало во мне жизнь, я чувствовала себя живой. Сейчас я вышла, чтобы встретить вас; я знала, что вы придёте.
— Я, кажется, не понимаю вас, фру. Можно мне прямо спросить вас об одной вещи?
— Влюблена ли я в вас? Нет, я не влюблена.
— Наверное?
— Наверное. Я не влюблена ни в вас и ни в кого другого. Я не способна на это, не гожусь, я свихнулась. Мы тоскуем, но не любим, нет.
— Почему же вы поджидали меня теперь?
— Видите ли, я тосковала, мне не хватало вас вчера. Мы бы поговорили о разных глупостях, думала я. Мне казалось, что вы цените меня настолько, что вам нравится быть со мной. Но нет, вы оставили меня сидеть одну. Вы, вероятно, не могли поступить иначе, — вы заняты в другом месте. Вы сказали один раз, что вы ничто, — помните? Но нет, вы не истрепались; это значит, что вы уже кое-что. Вы спасаетесь в браке из потребности... да, из какой потребности я, пожалуй, не скажу. Я стала спасаться равнодушием — и вот совсем не спаслась. Вам посчастливилось, вы достигли мирной пристани. Мне нечего противопоставить ей. Она, действительно, так красива, в сущности она скорее великолепна, чем красива. Но, дорогой мой, этого мало. Возраст, эти годы...
— Этого я не замечаю, — сказал он. — Она не старше меня, и если говорить на чистоту, то она очаровательно молода, — чего нельзя, пожалуй, сказать про вас, если только я вас верно понял.
— Не знаю, — сказала фру. — Может быть, я тоже очаровательно молода, не знаю, право. Во всяком случае, нехорошо с моей стороны говорить всё время только о самой себе. Сколько лет этой даме? — спросила она вдруг. — Может быть, вы скажете мне.
Хольм побледнел.
— Вы хотите знать число и год рождения? Вы хотите, чтобы ваш муж нарисовал надгробный камень? Напишите первое апреля.
— Но ведь вы же должны согласиться, аптекарь Хольм, то, что вы сделали...
— Разве это хуже того, что сделали вы?
— Это совсем другое. Нет, пожалуй, это не хуже. Но вы никогда не были мещанином.
— А теперь, выходит по-вашему, стал им? А разве было бы лучше, если б я целую вечность ходил и хвастался, что я не мещанин? Этим не проживёшь.
— По-моему, это имеет свою ценность; не помню, но такие ценности мы называем кажется фиктивными? Мне пришлось один раз играть в обществе, в доме графини; у неё все туалетные вещи были золотые, и я видала пудреницу из золота. Мне её не дали, но я видела её. И вовсе уж не так мало то, что я видела её.
— Так, при обыкновенных условиях вы, кажется, правы. А что касается её и меня, так для нас вообще не существует пудры.
— И для меня тоже, — сказала она.
— Разве?
— Очень редко. И это свинство с вашей стороны, что вы это заметили!
— Ха-ха! Действительно, пора нам перейти к нашей обычной манере разговаривать.
— «Фиктивная ценность», — говорили мы в ателье. Мы выходили замуж, напудрив нос, прицепив бантик, и брак совершался с напудренным носом. А вы?
— Нет, наша свадьба совершалась не так торжественно, но она совершилась. Видит бог, что совершилась, и ещё как!
Молчание.
— Мне пора домой, позаботиться об обеде, — сказала она и с улыбкой добавила: — У нас сегодня черепаховый суп.
— У вас ведь есть прислуга.
— Да, потому что у нас столуются все служащие на почте.
— У нас тоже столуются служащие, но мы не держим прислуги, — заметил он не без ехидства.
— Да, но я в этом отношении никуда не гожусь.
— Я думаю, что нет. Но вы считаете фиктивной ценностью делать вид, будто вы не годитесь.
— Нет, но он говорит, что если у нас не будет прислуги, то я не смогу играть. Он это делает для меня. Теперь у меня два-три ученика, которые платят мне по пяти крон в месяц.
Она встала и отряхнула юбки, она наговорилась всласть и больше не чувствовала подавленности. Может быть, в этом не было никакой необходимости, но когда они под конец опять заговорили о любви, она снова стала утверждать, что никогда не была влюблена в него. Нет, право же, если на то пошло, то она предпочитает своего мужа. Но изредка поговорить о пустяках — не правда ли? — не так плохо, особенно когда из тебя всё равно ничего не вышло, а потом опять оставаться одной и сидеть дома на стуле...
Каждый пошёл своей дорогой.
Аптекарь слегка задумался о ней. Что-то изменилось, она была так откровенна, немного не в своём уме, болтала так много, — уж не попробовала ли она, перед тем как выйти, хереса, которым должна была заправить суп?
Всё возможно.
У стройки он встретил свою жену. Их невозможно было отвлечь от этой стройки, они ходили туда и в одиночку и вместе, утром и вечером, постоянно, изо дня в день следили за тем, что уже сделано и что ещё осталось сделать. Ведь у них была мебель из Бергена, которую нужно было внести в этот дом, было несколько ящиков, которые нужно было распаковать.
— Ты идёшь сюда? — спросила она.
— А ты? Разве тебе не надо домой готовить обед?
— У нас на обед ветчина. Который сейчас час?
— Этого я тебе не скажу больше. Ты можешь повесить на себя свои собственные часы.
— Не имею средств носить их! — Она вытащила часы из кармана его жилетки. — Ещё много времени! А ты, верно, катался на лодке и грёб?
— Нет, — отвечал он. — Я встретил фру Гаген и поболтал с ней немного.
— Подумай, Конрад, если бы я умела играть, как она!
— Этого бы я не хотел. Потому что тогда ты не была бы такой, какой я люблю тебя.
Сколько нежности и любви между ними! Они поговорили о том, что почтмейстер требует, чтобы гостиная и спальня во всяком случае были оклеены обоями, и что надо как-нибудь пойти с ним в сегельфосскую лавочку и выбрать там обои. Они, как молодожёны, говорили о том, как нарядна будет крошечная столовая благодаря серебру на двенадцать персон. И боже мой! фру вернулась даже к тому, о чём они говорили уже раньше: к красному кабинету. По её мнению, будет лучше, если он часть приёмной отгородит себе под контору.