— Добрый вечер! — здоровается она, придя к соседке.
— Добрый вечер! А, это ты, Гина! Садись.
— Сидеть я, пожалуй, не буду, — говорит Гина и садится. — Я к тебе только мимоходом.
— Что скажешь новенького?
— Что я могу сказать нового, когда никуда не выхожу из избы?
— Да, у нас у всех всё та же новость, — говорит женщина. — Бога благодарить приходится только за одно здоровье.
Молчание.
Потом, немного смущённо, Гина говорит:
— Помнится мне, я видала у тебя осенью тканьё.
— Да, это правда.
— И это было очень красивое тканьё, насколько я помню, с жёлтым и синим, — каких только цветов в нём не было! Если это было на платье, то очень красиво.
— И на платье и на юбку, — отвечает женщина. — Я совсем обносилась.
— Если б ты согласилась одолжить мне юбку на завтра? Хотя мне и стыдно просить тебя.
Женщина удивлена лишь одно мгновенье, потом она говорит:
— Так у тебя нет корма?
— Вот именно! — отвечает Гина и качает головой над своей незадачливостью.
Да, соседке не надо было долго размышлять, чтобы понять, зачем Гина хочет занять юбку. Это не загадка. Ясно, что в хлеву у неё недостаёт корма. Не могло быть и речи о том, что Гина хочет нарядиться и щегольнуть юбкой: она хочет принести в ней домой сено. Это было унаследованным обычаем носить сено в юбках, обычай этот практиковался годами. Юбки вмещали так много, они наполнялись, как шары. То и дело можно было видеть, как женщины попарно пробираются по снегу с огромными ношами на спине — юбками, туго набитыми сеном и завязанными тесьмой. Эти картинки были неотъемлемой частью зимы: всегда у кого-нибудь не хватало корма, и всегда был кто-нибудь другой, у кого сена было немного больше и кто мог продать пуд-другой. У женщин редко водились деньги до приезда мужей из Лофотенов, но новая пёстрая юбка способствовала открытию кредита на сено, даже больше: она давала понять, что нехватка здесь была не по бедности, а наоборот, от большого количества скота, на который никак не наготовишься корма и который сам представляет собой ценное имущество и богатство.
— Но мне стыдно просить тебя, — повторяет Гина.
— Ах, вовсе нет, — отвечает женщина, — я рада, что у меня есть юбка, которую я могу одолжить. Кто составит тебе компанию?
Гина назвала.
— А она у кого заняла юбку?
Гина сказала и это.
— Вот как! Ну, в таком случае, я думаю, тебе нечего стыдиться показаться с моей юбкой.
— Конечно, нет!
— Вот она. Двойная нить, и вся из летней шерсти. Хотелось бы мне знать твоё мнение о кайме.
Гина: — Чудесная кайма! Ну и мастерица ты! У меня не хватает слов для похвал.
Гина идёт домой, полная радости и гордости, что покажется завтра с такой нарядной юбкой. Но по дороге она встречает Осе — троллиху, цыганку и лопарку в одном лице, блуждающую дурную примету.
— Счастливая встреча! — говорит Гина сладким голосом и заходит в снег, чтоб уступить дорогу Осе. — Ты была у меня? И дома никого не застала, кроме детей?
— Я иду не от тебя, — отвечает Осе. — Я только заглянула мимоходом.
— Ах, как жалко! Если б я была дома, я бы не отпустила тебя с пустыми руками.
Осе ворчит:
— Я ни в чём не нуждаюсь! — И проходит мимо.
Гина торопится домой. Она знает, что её дети сидят, до смерти перепуганные, где-нибудь в углу и боятся пошевельнуться. Гина сама подавлена, — её легко испугать; но она должна предстать храброй перед детьми, и она говорит:
— Что я вижу? Вы никак боитесь? Очень нужно! Подумаешь — бояться Осе! Я встретила её и не слыхала от неё ни одного дурного слова. Как вам не стыдно плакать! Посмотрите, месяц светит! Вам бы следовало прочесть «Отче наш», вот и всё. Да, что, бишь, я хотела сказать, — она сразу ушла?
Дети отвечают зараз и «да», и «нет», они не знают, они боялись пошевельнуться.
— Но ведь она не плюнула, перед тем как уйти?
Дети отвечают по-разному, не знают наверное — не посмотрели.
Мать соображает несколько мгновений: теперь уже поздно бежать за Осе, чтобы сунуть ей что-нибудь в руку. О, она очень взволнована, но не смеет этого обнаружить. Тут самая младшая девочка, которая ещё слишком мала, чтобы бояться спрашивать маму, что она держит подмышкой. Это разряжает настроение.
— Да поглядите только, идите все сюда, поближе к свету!
В этой красивой юбке мама принесёт завтра сена. Видали ли вы когда-нибудь раньше такую красивую юбку?
Через три недели после пасхи ловля рыбы кончилась в восточных Лофотенах, и мужчины вернулись домой. Улов был средний, шла ровная мелкая рыба, но цены стояли хорошие. В карманах завелись деньги. Ещё раз жены и дети были спасены. Опять сияло солнце, снег повсюду темнел, появились маленькие ручейки, которые каждую ночь замерзали, а наутро снова оттаивали.
Комиссионер по северной Норвегии и Финмаркену опять собрался в путь с весенним товаром: шерсть и шёлк, немного бархату, немного бумажных материй, модные платья, лаковые туфли. Шеф, Гордон Тидеман, находит по-прежнему, что на комиссионере слишком дешёвое платье, чтобы представлять его фирму, а тот обещает купить себе летний костюм на распродаже в самом шикарном магазине Тромсё.
И, как всегда, оборот заметно не увеличивался, в особенности в отношении дорогого товара, который приносит прибыль. В чём-то тут была загвоздка? Неужели там, на Севере, они совсем не хотят идти в ногу со временем?
— Нет, всё-таки раскачиваются. Но Финмаркен есть и будет Финмаркен, и там приходится одеваться сообразно с климатом и условиями. Как же, там уже учатся ходить на высоких каблуках!
— Не понимаю, — говорит шеф, — почему нет заказов на великолепные корсеты? Отчего бы это? Они из плотного розового шёлка, начинаются под самыми лопатками и доходят до голеней, они — всё равно как пальто. Дороги? Но зато это действительно нечто, достойное настоящей дамы.
— Они слишком плотны.
— Как?! Что вы хотите этим сказать?
— Слишком плотны. — Комиссионер улыбается и говорит: — Дамы слишком неподвижны в них, в случае чего они как связанные.
Ему не следовало бы улыбаться, шефу не нравится этот тон, и он делает знак, что разговор окончен...
А в мелочной лавке стоит старый На-все-руки и ждёт. Он желает получить приказание, но он почтителен и благочестив, он не надеется говорить лично с шефом, а посылает приказчика с вопросом.
Его скромность вознаграждается, На-все-руки зовут в контору. Он был там только один раз, — в тот день, когда его наняли.
— Ну что ж, На-все-руки, ты хочешь знать, что тебе делать?
— Да.
— Что делают рабочие?
— Они возят водоросли на поле.
Шеф размышляет:
— А не поглядеть ли тебе, в каком состоянии невода?
— Слушаю.
— Впрочем, это не значит, что они понадобятся теперь же.
На-все-руки: — Если разрешите мне сказать слово, то, по моему мнению, они постоянно нужны.
— Ты думаешь?
— Потому что, по божьей милости, в море всегда есть сельдь.
— Но сейчас нам не собрать даже людей, — говорит шеф. — Они только что вернулись с Лофотенов и хотят отдохнуть. Им лень даже дров наколоть для печей.
На-все-руки: — Я их уговорю.
Шеф пристально глядит на него:
— А ты не хотел бы стать рулевым в одной из артелей?
На-все-руки качает головой и крестится:
— По воле божьей я уже состарился. Если б это было прежде, тогда другое дело.
На прощание шеф кивает головой:
— Хорошо, уладь это, найди людей и пошли их в море с неводами. Куда же мы их направим?
На-все-руки: — На Север. Я надеюсь на одно место, которое называется Полен...
Странно, что шеф стал питать такое доверие к старому На-все-руки, которого знал всего лишь два-три месяца. Они поговорили друг с другом кое о чём, старик знал многое, умел находить выходы, во многих случаях его советы пришлись очень кстати. Гордон Тидеман только на первый взгляд казался уверенным и дальновидным шефом, на самом деле он очень нуждался в дельных указаниях. Что понимал он в своём деле, помимо отчётности по отделению предметов роскоши? Он учился технике, языкам и конторской работе, точности и учёту валюты, он мог прочесть надписи на французских трубках и на английских катушках, иными словами — у него было много сведений, но в сущности мало практической сметки и плохое понимание вещей. Он был тем, кем выглядел, — продуктом смешения рас, без ярко выраженных черт, без чистокровности, — только помесь, нечто ненастоящее, всего понемножку, первый ученик в школе, но полная непригодность для создания чего-нибудь крупного в жизни. У него были самые ограниченные способности и интересы, но зато сильное желание быть джентльменом.