— Скоро будешь воевать, лейтенант! — весело сверкнув темными очками, сказал ему хирург-подполковник. — Легко отделался.
Стоявшая рядом Расма ласково смотрела на лейтенанта, и он улыбнулся ей так чистосердечно, распахнуто, что она даже смутилась.
Она пошла провожать его до КПП — контрольно-пропускного пункта на окраине Выборга, где он должен был сесть на попутную машину и уехать к месту дислокации своего полка. Июльское солнце светило в глаза — доброе, ласковое, будто желало им еще раз встретиться и уже никогда не расставаться.
Они сели на краю дороги, и Роби не сразу сообразил, что его правая рука, не встретив сопротивления, крепко обняла девушку за плечи, притянула к себе. Смутившись, лейтенант отпустил Расму, бессвязно пробормотал:
— Извини, я так тебе благодарен… благодарен… сказать не могу, как… — Помолчав, он заговорил: — «Легко отделался!» Хорошо сказал подполковник. Везет мне на войне. Сказать тебе, как я был еще в сорок первом расстрелян, как сбежал из своей могилы, перешел линию фронта?..
Ему захотелось выговориться именно перед нею, он никогда ни до этого, ни после не был столь красноречив. И Расма поняла его, она сама взяла руками его лицо и крепко поцеловала.
Год продолжалась их переписка, о которой хорошо знали его друзья и весь медсанбат, где служила она.
Уже в Курляндии, после Победы, он нашел ее «хозяйство», нашел подполковника, который прочил ему хорошую судьбу.
Это было в лесу близ берега моря. Опять стояла отличная погода, маленькие домики бывшего санатория причудливо белели на склоне лесистого холма, сбегая между буйной зеленью почти к самому пляжу, за которым шумел прибой.
Дежуривший по медсанбату старший лейтенант с узкими погонами привел его в один из этих домиков. Пожилая уютная женщина в белоснежном халатике радушно встретила гостя, восторженно смотрела на него широко открытыми черными глазами («украинка, наверное», — подумал лейтенант), щебетала что-то приятное.
В домике тоже было чисто, уютно, на окнах висели занавески. Давно Роби не видел такого. И глаза тут же нашли свой портрет в рамке, любовно поставленный на тумбочке возле высокой металлической кровати под бежевым покрывалом. Сладко кольнуло в сердце: «Любит, ждет… А это — ее кровать…»
Увидев кого-то за окном, женщина вдруг схватила лейтенанта за руку, увлекла в другую комнату, приложив пальцы к губам, и закрыла дверь.
Он слышал, что в домик вошла она, Расма, его единственная, его любимая, и дернул дверь, чтоб схватить ее в объятия, но женщина предусмотрительно защелкнула дверь на замок.
— У нас кто-то есть?
Это ее голос, он прозвучал для Роби милее райской музыки.
— Поставь спирт, чего держишь такую бутыль в руках! — сказала женщина Расме.
Оказалось, что девушка ходила получать спирт, и женщина вовремя смекнула, что бутыль выскользнет из рук Расмы, если она неожиданно увидит своего «белобрысого» лейтенанта.
Они прожили в домике трое суток вдвоем, наслаждаясь жизнью, Победой, своим нерастраченным чувством.
В сорок седьмом, демобилизовавшись, Роби вместе с Расмой объехали почти все города Эстонии, побывали на хуторе близ Тарту, где когда-то проживали старики Тислеры. Крестьяне той деревни, за которой числился старый хутор, подумывали об организации колхоза, и демобилизованный офицер, проживавший до войны в Советском Союзе, был единодушно признан консультантом по колхозному строительству. К сожалению, Роби мог рассказать о жизни ленинградских железнодорожников, о торфоразработках между Мгой и Синявином, о своей школе, куда он так еще и не собрался съездить, но как организовать колхоз — не знал.
— Поживи у нас, изберем председателем, — предложил ему старый Вилли, друг его деда, хорошо помнивший, при каких обстоятельствах в 1919 году, после падения Эстляндской трудовой коммуны, семья красного эстонского стрелка Вольдемара Тислера уехала в Россию.
— Оставаться дома, конечно, они не могли. Кулаки убили бы всех, а уж твоему отцу не простили бы агитации за советскую власть, за участие в гражданской войне на стороне красных. Нет, не простили бы!
Вилли был очень стар, казалось, все лицо его заросло лохматыми седыми волосами, только глаза да нос остались. Но глаза — живые, любознательные и, пожалуй, с хитринкой. Этого деда деятели местного «омакайтсе» обходили стороной: придраться не к чему, а язык что бритва.
В те годы по лесам скрывались банды «бывших» — кулаков и подкулачников, пособников фашистских оккупантов, классовая борьба в эстонской деревне разгорелась яростная, бескомпромиссная, и Роби, посоветовавшись с Расмой, пошел работать в милицию. Жили они в старом дедовом доме, рядом с хутором Вилли, Расма стала участковым фельдшером, мечтала поступить в университет. Никого из своих родных они не нашли.