Однажды, когда Расма поздно вечером вернулась в свой дом и зажгла лампу в большой комнате, по окнам ударила автоматная очередь. Зазвенели разбитые стекла, погасла лампа, и молодая женщина в страхе прижалась к простенку. Она еще не поняла, что ранена в плечо, ранена в мирные дни. А за окном вновь послышались выстрелы, вскоре ворвался, оставив открытой дверь, взволнованный Роби с двумя бойцами «народной защиты». Оказывается, они выследили банду, к хутору уже выехал взвод солдат во главе с чекистами…
Рана заживала долго, Роби трогательно ухаживал за женой, привел в дом племянницу старого Вилли — уже немолодую вдовую женщину, взявшуюся помогать «хорошему милиционеру». Но и сам милиционер в те дни почувствовал себя хуже — не отпускала тупая головная боль, обозначились частые пробелы в памяти. Пришлось сменить работу — стал автослесарем в мастерских МТС, но и это вскоре начало его тяготить, еле вытягивал норму.
Пошел в уездную поликлинику — к «ухо-горло-носу». Думал, боли идут от ушей. Два года лечился, переведясь в охрану МТС, пока однажды пожилой врач не спросил его:
— На фронте был? Ранен был?
— Был, был…
Врач-рентгенолог бесконечно крутил его между холодными пластинами аппарата — и так и этак. А когда посмотрел готовые снимки головы, поднял на Роби удивленные глаза и долго молчал, не зная, что сказать или как сказать.
Пять лет, как кончилась война, но она ни на миг не отпускала Роби и Расму. Хотели заиметь ребенка — начались один за другим выкидыши. Роби, как мог, нежно успокаивал жену, помогала ему в этом и племянница Вилли — добрая, умная женщина, ставшая для них роднее родных. Но было от чего прийти в отчаяние. А теперь вот этот полный непонятного блеска взгляд врача-рентгенолога!..
Он так и не сказал ничего, рентгенолог, а направил пациента в Ленинград, в институт нейрохирургии. Здесь сделали новые снимки головы, и пожилой профессор, приподняв на лоб большие очки в роговой оправе, посмотрел Роби в глаза.
— Значит, говорите, по касательной ранило вас в голову? В сорок четвертом было, под Выборгом?
— Там. Еще в голень ноги…
Профессор постучал тонкими чуткими пальцами по краю стола, ласково повторил:
— В голень ноги… А пуля парабеллума шесть лет сидит в голове, чуть-чуть до мозжечка не дошла, — это как, по-вашему, называется?!
Операцию откладывали, переносили с месяца на месяц. Профессор, не скрывая своих чувств, сказал:
— Мы к животным туда не лазим, надо ведь череп вскрывать, мозг поднимать… Но и так оставить нельзя!
Двенадцать суток Роби лежал без сознания, сестры и Расма не отходили от его постели. И он, всем смертям назло, выжил! Правда, сразу получил вторую группу инвалидности, много лет сидел без работы, но остался человеком, не потерял жадного интереса к жизни, к делам в деревне, в районе, в стране. Потом ему разрешили заняться надомничеством — стал делать сувениры, игрушки из дерева, жести, глины. Даже про самолет, который в школе строил с друзьями, вспомнил однажды и смастерил целую эскадрилью действующих моделей с резиновыми моторчиками.
Как инвалиду Великой Отечественной ему дали квартиру в соседнем городке, и, когда родился сын, Айвар, они уже были горожанами. Расма окончила-таки университет, работала педиатром в городской поликлинике, жизнь вошла в нормальное русло.
— Сколько лет понадобилось, сколько страданий испили, понимаешь? — почти кричал Заречный, искренне переживая за Роби и Расму. Глаза Саши горели, он не стыдясь глотал слезы, до предела взвинтив и меня.
Сорок с лишним лет назад встретился на нашем пути паренек-десантник Роберт Тислер, сорок с лишним лет мы ничего не знали о его дальнейшей судьбе, а сейчас, казалось, не было для нас роднее, ближе человека. Память вернула нас туда, в синявинские урочища и непроходимые болота, мы снова оказались на войне.
Все предусмотрели тогда гитлеровские генералы — и свежую армию Манштейна перебросили из Крыма, и мощные осадные орудия подвезли, и приказ «сровнять Петербург с землей» подготовили. Над сжатым в тиски блокады, голодным, израненным Ленинградом нависала новая смертельная опасность. И операцию, которая должна была покончить с великим городом на Неве, назвали «Волшебный огонь». В этом огне, по замыслу Гитлера, сгорят все непокорные ленинградцы, вся Балтика станет немецкой, освободятся силы для нового похода на Москву.