Три месяца спустя на подводной лодке погиб и другой поэт — автор «Красного Балтийского флота» — Алексей Лебедев. Незадолго до смерти он писал:
О солдатском поэте Георгии Суворове тепло вспоминали Николай Тихонов, Алексей Сурков, Михаил Дудин.
Я читал его стихи на войне — под Ленинградом. Мы почти три года были с ним на одних участках фронта. Когда лавина наших дивизий, рванув под Пулковом и с Ораниенбаумского «пятачка», погнала фашистов через Ропшу и Русско-Высоцкое, Волосово и Кингисепп, снимая окончательно блокаду, армейский поэт и журналист Георгий Суворов стал командовать взводом бронебойщиков и преуспел в этом тяжком ратном деле. Хорошо помню те морозные снежные дни — дни наступления, дни ликования. И дни невосполнимых потерь. Под Волосово сгорел в танке храбрый комбриг-61 полковник Хрустицкий, — об этом я узнал тогда же, в день гибели отважного офицера-танкиста. И только сравнительно недавно — о том, что 13 февраля 1944 года, на центральном участке нашего наступления, под Нарвой, отражая контратаку фашистских танков, осколками снаряда был смертельно ранен лейтенант Суворов…
Строки лейтенанта Георгия Суворова. Поэта, прожившего на свете всего двадцать пять лет…
Елена Ширман была немного старше. Она написала немало стихов и сказок, еще больше писем — необыкновенных, ободряющих и поднимающих дух; и сегодня, вспоминая о ней, о Кульчицком и Когане, о Инге и Суворове, я ловлю себя на мысли о том, как много они успели — и сказать, и сделать в короткие сроки, столь скупо отпущенные им судьбой…
Полвека назад немецкий поэт Райнер Мария Рильке, которого Елена Ширман любила и переводила, написал:
Их давно нет в живых, поэтов поколения и судьбы Елены Ширман, — даже могил иных никто не знает и не сыщет, — но как они дороги нам, живущим, как будоражат память их живые образы, как будят мысль их неповторимые голоса, что «прозвенели в тиши» и в «звездах отдаленных» отзовутся!
…На моем столе лежат редкие фотографии. Вот хотя бы эти три. С одной, из темного круга, с сердечной добротой смотрит молодая женщина в простеньком светлом платье, с упавшей на плечо волной густых вьющихся волос. Как светла и щедра улыбка женщины — на нее Елена Михайловна не скупилась при жизни…
А вот вторая фотография. На фоне заснеженной площадки перед многоэтажным домом в Ростове настоящий донской казак в полушубке, отороченном черным мехом, в казачьей шапке и ботинках с крепко зашнурованными длинными голенищами. Если бы не эти ботинки да серая юбка — ни дать ни взять удалой хлопец из буденовских войск, готовый на славу и подвиг!
Третий снимок нашли в сарае бывшей немецкой комендатуры в станице Ремонтной Ростовской области, откуда Елену Михайловну и ее родителей увезли на казнь. Последний снимок, последний год среди живых…
Есть и еще фотографии. На них Лена то одна, то с сестрой Алитой, то рядом с молодыми еще Александром Фадеевым, Юрием Либединским, Владимиром Киршоном, Владимиром Ставским. Каждое имя — яркая страница в истории нашей литературы. К ним, по Сельвинскому, можно добавить и тех, кто учился вместе с Леной и с кем она была «равна по культуре и дарованию».
С особым волнением перебираю эти старые фотографии, перечитываю все, что было напечатано о Елене Михайловне за последнее десятилетие в газетах, журналах, сборниках — от югославской «Борбы» до казахстанского «Простора», и во всем узнаю дорогие мне черты удивительного человека, чьи ум и душевная щедрость в свое время открыли для меня, тогда еще мальчишки, необыкновенный мир высоких стремлений и чувств, озарили на долгие годы настоящее и будущее. Помню, в начале октября 1964 года звонит мне один товарищ из Тарту: