Эрна уже не рассказывала, она плакала, уткнув голову в плечо председателя, и почти беззвучно шептала:
— Ох, как страшно было, Гуннар! Ох, не забыть мне этого! Как погляжу на нашего агронома, как улыбнется он, так и рвется из самого сердца: он! он!.. — Эрна дрожала, как в лихорадке.
Гуннар почувствовал, что его самого трясет озноб. Однако взял себя в руки. Нельзя же было поддаваться внушению: мало ли что рисует пережившей тяжкую беду женщине больное воображение.
— Ну, успокойся. Похожих-то людей много, Эрна. Я сам сколько встречал… — Хотелось припомнить что-то простое, будничное, далекое от трагедии. Припомнил. Заставил себя даже улыбнуться. — Вот послушай. Вижу как-то — идет знакомый, наш деревенский дядя Оскар, а на меня и внимания не обращает. Забыл, что ли, думаю. Кричу вслед: «Дядя Оскар, ты что, не узнаешь меня?» А «дядя» тот оборачивается — и этаким басом: «Сам, друг, что-то путаешь — Юло меня зовут, а не Оскар…» Вот ведь как бывает… Ну, врезалось тебе что-то в память, теперь чудится.
— Может, и так, — все-таки с сомнением отозвалась Эрна.
— Не «может», а точно. И выбрось это из головы! До завтра! — отрезал Гуннар и свернул к своему дому. Понимал: продолжать разговор — только без толку бередить старые раны.
— Ну, заходи, заходи, герой. Я его жду не дождусь, а он, оказывается… — Голос жены прозвучал в темноте, как музыка.
Гуннар шагнул к ней, у порога подхватил на руки. Стал всматриваться в ее лицо, сейчас, в неярком луче света, казавшееся совсем девчоночьим.
— Ну что ты, что ты там увидел, Гуннар? — удивилась Хельми.
Гуннар все еще был под впечатлением разговора с Эрной. «А ведь та катриская учительница была тогда, в 1941-м, такой же юной, как ты сейчас, любимая», — подумал он. И мысль эта затуманила его глаза.
— Да что с тобой? — встревожилась Хельми.
Гуннар бережно опустил жену. Войдя в комнату, вдруг спросил:
— Тебе нравится, Хельми, наш новый агроном?
— Освальд Сирель? Конечно нравится. Уж не ревнуешь ли ты?
— Не ревную.
— Так что же? — Она чувствовала — произошло неладное. — Да говори же, говори!..
И он рассказал жене об истории, случившейся в деревне Катри, о подозрениях доярки Эрны. Рассказал о том, как познакомился с Освальдом еще в начале войны, в первые дни июля. Перед боем познакомился, сигаретами поделился. «Кучерявый» — так его звали все. Покурили, поговорили — и в бой.
Тяжелый был бой. Неудачный. Отступали, рассыпавшись по лесу, на месте сбора сошлись не все. Кучерявого не было.
Гуннар встретился с Освальдом только после войны, лет десять назад, на большом республиканском совещании в Таллине, помнится, в концертном зале «Эстония». Они сразу узнали друг друга. «Кучерявый?» — «Я! Привет дружище!» Обнялись, вспомнили тот давний разговор перед боем, и Освальд пропел вполголоса: «Давай закурим, товарищ, по одной…»
Тогда и рассказал Освальд, как был ранен в начале того боя, как ползком добрался до дороги, где его подхватил газик с эвакуирующимися женщинами, доставил в госпиталь. Выздоровел — воевал снова. Хорошо били фрицев. Жаль только, что не рядом.
— Ну вот видишь, — сказала Хельми, — разве так мог бы встретить тебя враг? Мало ли что показалось Эрне… Ну… у людей, переживших трагедию, всегда есть свои привидения.
— А приведения — дым. — Гуннар вздохнул, потом добавил: — Дунь — рассеются, — и улыбнулся. — Ты у меня умница.
Хельми недавно познакомилась с Освальдом, но давно знала его жену. Не близкая подруга, однако добрая приятельница. Звезд с неба не хватает, чуточку мещаночка, но сердечная, приветливая…
— Никогда Вальве не вышла бы замуж за жестокого подлеца, — сказала Хельми. — И нет такого мужчины, который сумел бы обмануть чутье любящей женщины. Не бывает так, чтобы истинный характер человека ни в чем не открылся.
Гуннар кивнул головой.
— Но знаешь, Хельми, — сказал он, подумав, — у меня такое чувство, что и Гендрик Купер почему-то сомневается в Освальде.
— Ну это вовсе ерунда, — отозвалась Хельми. — Просто мрачный тип твой Гендрик… А если сомневается — значит, помешан на бдительности… Наверное, ему видятся свои привидения…
Гуннар Суйтс с женой спорить не стал. Однако следующим вечером заехал к Гендрику Петровичу. Хотелось окончательно рассеять смутную тревогу. Может, только показалось, что в чем-то подозревает Освальда старый чекист?