Разговор между двумя друзьями на сей раз не клеился. Купер чувствовал себя худо, побаливали старые раны, мучил радикулит. Гуннар говорил о каких-то пустяках, не решался взять быка за рога, боялся он неосторожным словом бросить тень на Освальда. Начнут еще потом расспрашивать-допрашивать безвинного человека, нервы ему потреплют попусту, от работы отвлекут.
— Ты так, проведать приехал, или дело есть? — спросил наконец Гендрик Петрович.
— Так, дела нет, — поколебавшись, ответил Гуннар. — Слушай, а почему тебе наш Освальд Сирель не по душе?
— Заметил?
— Заметил.
— Ну что ж, бывают ведь и симпатии и антипатии, которых не объяснишь, — ответил Гендрик Петрович.
— И все?
— И все.
А что он мог еще сказать? Цыган расстрелян. С того света люди не возвращаются. А если кому-нибудь кажется, что возвратились… Так, значит, кто-то не в своем уме.
— Твоя антипатия без причин? — спросил Гуннар.
— Без причин, — согласился Гендрик Петрович. — А почему тебя это беспокоит?
Гуннар помолчал. Потом решил, что негоже ему все-таки хитрить со старым другом.
— В общем-то ерунда, но доярка одна наша… Эрна… Показалось ей, что Освальд на кого-то похож… Да мало ли кто на кого похож!
— На карателя, на фашиста похож Освальд? — резко спросил Гендрик Петрович.
— Да… Но откуда ты знаешь?.. И тебе Эрна говорила?..
— Тот каратель, мы Цыганом его звали, расстрелян. Точно — расстрелян, — сказал Гендрик Петрович.
Гуннар уехал успокоенный. Жаль, конечно, что Освальд не по душе Гендрику Петровичу. Да ведь это дело личное.
Что же касается полковника в отставке Купера, то для него рассказ о подозрениях доярки не прошел бесследно. Он как бы возродил и усилил его сомнения. Пусть вопреки логике, но, уступая интуиции своей, которой привык доверять, он решил не ставить креста на деле Цыгана.
…Время шло, и оно работало на Освальда Сиреля. Он оказался распорядительным и мудрым хозяином, не ломал традиций своего предшественника, советовался со стариком Пеэтером Янусом, продолжал его дело, внося и свое новое, то, что открывала наука. Работал не за страх, а за совесть. Рано утром и поздно вечером, коли надо, мчался на своей «Волге» из бригады в бригаду, сам вымерял земли, проверял готовность семян, каждому трактористу и комбайнеру показывал, на какую глубину пахать, на какой высоте держать хедер…
Одним словом, очень ко двору пришелся в «Партизане» Освальд Сирель.
4.
Перед самым Новым годом Гендрик Петрович заехал в правление колхоза «Партизан». Накануне выпал обильный снег, ударил мороз, крепкий и свежий. Мохнатым инеем красил брови и ресницы. Обстучав снег с сапог, полковник вошел в жарко натопленную комнату.
Гуннар расхаживал из угла в угол, взволнованный и чем-то раздраженный. В креслах, у его стола, сидели маленькая, сгорбленная старушка и шапочно знакомая Гендрику Петровичу доярка Эрна Латтик.
— Не помешаю?
— Наоборот, поможешь! — сказал Гуннар.
Старушка, нервничая, расстегивала и вновь застегивала пуговицы пальто, потом сбросила с волос тяжелую шаль, обнажив совсем седую голову и, казалось, шире раскрыв такие же седые неулыбчивые глаза. Эрна время от времени поглаживала то руки ее, то колени.
Гуннар остановился перед Гендриком Петровичем.
— Вот ты, бывший чекист, полковник, — сказал он, — можешь объяснить им, что бандитские главари военных лет давно переловлены и расстреляны и что вообще в нашей маленькой республике немыслимо карателю и убийце, кто бы он ни был открыто ходить двадцать лет среди людей и не быть опознанным? Можешь ты это сделать, а?..
— Нет, вообще не могу.
Гендрик Петрович сказал это тихо, но эффект произвел такой, что Гуннар мгновенно осекся, удивленно взглянул на друга.
— Не могу, потому что надо знать конкретные обстоятельства, чтобы судить, что возможно и что невозможно.
Яростно щелкнув суставами пальцев, председатель «Партизана» снова прошелся по кабинету. Седая старушка благодарно посмотрела на бывшего чекиста. Но глаза ее остались печальными. Столько невысказанной боли стояло в них!
— Рассказывайте! — попросил Купер.
— Я мать катриской учительницы, той, что живьем закопали… — сказала старушка и добавила: — Лучше бы уж меня…
В общем, она узнала в Освальде карателя и убийцу. Да-да, старушка хорошо запомнила лицо бандита, его голубые глаза, жесткие завитушки черных густых волос. А то, что поседел… так сединой материнское сердце не обманешь.