В общем, он, Освальд-Ивар, никаких преступлений против своего народа не совершал. Что делать, не повезло ему: ранение в бою под Сидекюла спутало все карты, помешало его патриотическим намерениям. Виноват только в том, что некоторое время состоял в фашистской части, но там он исполнял чисто хозяйственные работы. После войны старался честным трудом искупить и эту вину. Что касается жителей деревни Катри, которые признали в нем убийцу учительницы, так причина тому, несомненно, в сходстве с ненавистным ему братом.
Сверка фотографий Освальда и его брата сходство целиком подтверждала. Не было оснований сомневаться в искренности признания Сиреля-Укка. Точнее, не было прямых оснований. А интуиция подсказывала: возможно, это признание — заранее заготовленный на всякий случай вариант. Подсказывать-то подсказывала, а следствие зашло в тупик. Стало ясно: если дело дойдет до суда, Освальда оправдают за отсутствием улик. Интуиция следователя, как известно, уликой не является.
К началу сева главный агроном колхоза «Партизан» Освальд-Ивар Сирель-Укк предстал пред светлыми очами своего председателя. Держался так, как и положено без вины виноватому, ждал сочувствия товарищей по работе…
6.
Весенним вечером к Гуннару в правление заглянул Видрик Осила. Тянулись на огонек и другие — Аксель Рауд, Эрна Латтик, по пути из школы зашла за мужем Хельми. На почетном месте, в кресле у председательского стола, сидел главный агроном. Он не выглядел прежним холеным красавцем, резче выступали скулы, явственнее обозначилась двойная складка на лбу. Однако держался самоуверенно. Рассказывал о своих злоключениях в полуюмористических тонах. И давняя ложь его, и смена фамилии, и служба у фашистов выглядели маленькой, вполне простительной по тем временам ошибкой.
Гуннар слушал с непроницаемым видом, Хельми и Аксель Рауд — с явным сочувствием к рассказчику, однако на тонком усталом лице Эрны все больше и больше проступала плохо скрытая брезгливость.
Видрик Осила протирал свои роговые очки, выслушивая исповедь главного агронома. Потом обыденным деловым тоном сказал:
— Да, бывает всякое. Ну что ж, откладывать не станем, давайте в понедельник проведем партийное собрание. Обсудим персональное дело коммуниста Сиреля… или Укка — как нам теперь величать его?
Сирель-Укк вздохнул.
— В чем виноват, за то отвечу по совести.
Хельми кивнула головой. Одобряюще поглядела на Освальда (узнала его Освальдом и никем другим считать не хотела). Сказала:
— Дело давнее… И обстоятельства давние.
Рауд добавил:
— Гуманисты мы, советские люди. И по сегодняшнему труду человека ценим, а не по старым ошибкам.
— Гуманизм наш, товарищ Рауд, не всеядный. Фальшь и ложь партия не прощает. Признался агроном во лжи только тогда, когда его приперли к стенке. Как и это не учесть?
— А вы бы сразу признались на его месте? — спросила Хельми.
Видрик тем же спокойным, убийственно-будничным тоном ответил:
— А я на его месте не мог оказаться. Мое место было по другую сторону фронта, товарищ Хельми Суйтс.
Гуннар оборвал спор:
— Ну достаточно. Здесь еще не партийное собрание.
По дороге домой он сердито выговаривал жене:
— Ты могла бы язык придержать! Партийное собрание повыше бабьих симпатий.
— Выгонишь его?
— Не знаю… Ничего пока не знаю!
Да, председатель «Партизана» теперь действительно не знал, что ему делать с главным агрономом.
Гуннар был зол на всех и вся. Ну конечно, прежде всего на Освальда. Ловко надул его, бывшего разведчика, бессовестно использовал его доверие, его имя. Гнать его! Гнать из партии, снимать с работы! Казалось бы, ясно. Но перед глазами возникало живое, доброе лицо Освальда, припоминалось, с каким завидным рвением брался он за труднейшие дела, умело распоряжался, ладил с людьми. Что же, это не в счет? Не перекрывает вины? Но вся ли его вина открылась?..
Словно угадав его мысли, Хельми сказала:
— Не ищи ты больше того, что известно. Не надо. Хоть и струсил Освальд, а убийцей стать не мог. Еще подумай: если бы он признался во всем тогда? Что было бы?.. Может, и прав, что скрыл, чтобы честно работать? У каждого своя судьба — ее надо понять…
«Ну и ну! — думал Гуннар. — Прав ли был Освальд, скрывая прошлое? Что за глупый вопрос! Откуда в Хельми это всепрощение? К чему сегодня эти рассуждения о гуманном отношении к людям, которые волею судьбы оказались не там, где должны бы быть? И вообще, при чем тут судьба? Разве человек не сам определяет свою судьбу?..»
Сегодняшний разговор в правлении был прелюдией к тому, что должно было произойти в понедельник на партийном собрании. Гуннар пожалел, что жена состоит на учете в парторганизации колхоза. Как-то она поведет себя? И как должен держаться он сам? Какова его собственная позиция? Считать ли виной Освальда только доказанную вину? Судить за нее строго, но вернуть доверие, или рассудить по-другому: кто солгал однажды, может солгать и ныне? Однако нельзя бить человека подозрениями, не по-советски, не по-ленински это. Но как работать с тем, кому не веришь в самом главном, в самом святом?..