— Это был человек! — сказал доктор.
Пастор подумал и сказал:
— Нет, это был не человек. Это были останки человека, труп.
Начальнику телеграфа нужно было заступать на дежурство, и он откланялся. Весь вечер он молчал как рыба, знай курил себе и благодушествовал. Он был книгочеем, а поскольку в гостиной не оказалось ни одной книги, говорить ему было не о чем. Жена его, впрочем, осталась.
Переменили рюмки и подали токайское. Токайское! Но гости и не думали приходить в восторг. Разумеется, это было редкое, привозное вино, только оно никому не понравилось.
— Ваше здоровье, фру Хаген, — произнес Гордон Тидеманн. — Я полагаю, это вино вам знакомо?
— Я пила его в Вене, — ответила фру почтмейстерша.
— Ну конечно же. В Австрии и Венгрии после обеда принято пить токайское, а в Англии — портвейн.
— А в Норвегии — виски с содовой, — вставил аптекарь и выпил, не дожидаясь других.
Общий смех:
— Да, в Норвегии предпочитают виски с содовой!
Кое-кто из гостей пригубливает.
— А Франция, что пьют во Франции?
— Шампанское. По-прежнему шампанское.
— Никогда еще не пробовал этого вина, — говорит пастор и читает по складам надпись на этикетке: — «Токай-Жадай». Необычный вкус, — добавил он, причмокнув губами.
Поскольку токайское осталось почти не тронутым, фру Юлия распорядилась подать шампанское и фрукты — виноград, яблоки, фиги. Ну надо же! — должно быть, пронеслось в голове у собравшихся, и хозяин дома почувствовал наконец, что они хотя и в слабой степени, но ошеломлены. Только это быстро прошло, и званый обед как был скучным, так скучно и заканчивался. Никогда он больше не станет их приглашать! Никогда!
Судья то и дело посматривал на часы, но, поскольку хозяева не выказывали усталости, он медлил с уходом. Фру Юлия попросила привести и показала детей, еще одна маленькая интермедия, восхищенные восклицания, воркованье, сюсюканье, но в гостиной сильно надымили сигарами, и малыши закашлялись. Приводила детей и увела обратно старая хозяйка, она уже успела оправиться, посвежела и улыбалась.
— Как же это у вас нет детей? — спрашивает адвоката аптекарь.
— Дети? А на что я их прокормлю?
— Ах вы бедняга!
Судья снова глядит на часы и решительно поднимается. Фру Юлия перехватывает его на полдороге.
— Ну куда вам торопиться? — уговаривает она. — С вами так уютно.
— Дорогая фру Юлия, мне и в самом деле уже пора.
Гости встают, прощаются за руку и долго благодарят.
Аптекарь верен себе до последнего:
— Странный народ, уходить с такого пиршества! Адвокат, взгляните только на эту бутылку с шампанским, она погибает во льду, и никто не протянет ей руку помощи.
Гордон Тидеманн не вытерпел:
— Не будем их удерживать, Юлия. Поблагодарим гостей за то, что они были столь любезны и заглянули к нам.
Возразить на это было нечего. Не падать же на колени.
Проводив гостей, он сказал жене:
— Напрасно я все это затеял, больше я такой ошибки не повторю. Ты когда-нибудь видела подобных людей?!
Фру Юлия:
— Гордон, перестань!
— Вечно ты всех оправдываешь.
— Разумеется, вечер им запомнится, — сказала она.
— Ты думаешь? Но они вели себя так, будто им это не впервой.
— Не могли же они высказываться при нас.
— Вот именно, хоть бы кто-нибудь что сказал. Черт побери, да их невозможно было ничем пронять! Даже токайским!
По мнению фру Юлии, общество подобралось замечательное, вечер прошел весело и гости остались довольны. Аптекарь был в ударе и прямо-таки блистал, фру почтмейстерша — сплошное очарование.
— Так ведь она тоже как-никак повидала свет, — сказал Гордон Тидеманн. — Ну а остальные? Нет, больше мы такой ошибки не повторим. Верно, Юлия? На черта нам это нужно!
IV
Пришла осень, пришла зима. А зима — время гиблое, снег, стужа, короткие дни, темень. Обитатели маленьких усадеб и стоявших на отшибе домишек проложили друг к другу в снежных сугробах тропки, и случалось, тропками этими брел человек. Вот как нынешним ясным вечером, когда хозяйка Рутена отправилась на соседний двор позаимствовать юбку.
Ну да, мужчины все еще были на Лофотенах, и Карел тоже, и все заботы о детях и скотине легли на его жену, ей нужно было продержаться до Пасхи, а там через три недели рыбаки вернутся домой. Это было тяжелое для нее время, и подспорьем ей служили одно лишь великое терпение и полная беспритязательность.