– Леха Леонидыч? Кыля? – Павел осознал, что сидит на твердой, хотя и влажной земле, раскинув ноги и прислонившись спиной к дереву. Напротив него на коленях сидели друзья-рыболовы. За их спинами в свете луны блестела спокойная гладь озера. – Вы как сами-то?
– Мы?! Сложно сказать, – почесал голову бывший пограничник. – Хотелось бы знать – как ты? Может, объяснишь, что вообще произошло?
– Да, Паша, объясни нам, пожалуйста, – поддержал приятеля Кыля.
Павел напряг слух, принюхался.
– Мужики, у вас обоняние хорошо развито?
– Вообще-то от тебя и особенно от лодки пованивало изрядно…
– Ничего не чувствую, – вымученно улыбнулся Павел. – А где лодка?
– У плотины осталась. – Леха Леонидыч переглянулся с Кылей. – Рады бы прихватить, да тяжеловата, вместе с тобой не дотащили бы.
– Без нее, значит, дотащили?
– Как видишь! Только не очень понятно, как это у нас получилось. Лично у меня создавалось впечатление, что кто-то в спину подталкивал.
– У меня тоже, – вздохнул Кыля. – Называется, приехали порыбачить.
– И? Порыбачили?
– Кыля, он издевается. – Леха Леонидыч похлопал по своей жилетки со множеством карманов и вытащил из какого-то неполную четвертинку. – Твоя?
– Наверное, – Павел потянулся к бутылочке, Леха Леонидыч вернул ее хозяину и кивнул Кыле, который уже сворачивал пробку с поллитровки.
Павел опустошил свою, друзья-рыболовы по очереди приложились к своей. Молча, по-деловому. Закуской всем троим послужила единственная конфета, извлеченная еще из одного кармана жилетки.
– Я не издеваюсь, – жуя, сказал Павел. – Просто прошу, поведайте мне все с начала и до конца.
– Поведать? – вскипятился было Кыля, но затих под строгим взглядом бывшего пограничника.
– Что ж, и поведаем.
– Вы же не хотели ехать? Мол, синоптики…
– Решили подстраховать друга, чтобы в очередной раз в экстрим не попал! Пока приехали, пока палатку поставили… Глядим, серьезный дождь собирается. Стали тебе звонить – не отвечаешь. Кыля запаниковал, потащил меня в верховья, на речку. Там нас ливень с градом и накрыл. А когда закончился и мы, насквозь промокшие, репу чесали, что дальше делать, вдруг у самых наших ног из воды вынырнула девка, на русалку похожая. Мы охалпели, а она протягивает эту самую четвертинку и говорит, мол, это вашего друга, который в беду попал и которого спасать надо. Говорит, идите, мол, по берегу реки до бобровой плотины, а там кричите что есть сил, чтобы какой-то Вел-Повелел услышал. Тогда, мол, спасете друга от лютой смерти…
– Паша, – прервал рассказчика Кыля, – а кто такой Вел-Повелел?
– Ты меня спрашиваешь?
– Нет, блин, Вела-Повелела!
– Кыля, остынь! Мы, Паша, может, и не стали бы эту русалку слушать, которая, кстати, тут же под водой скрылась и больше не показывалась, если бы твои следы не видели. По ним дошли до бобровой хатки разрушенной. Где еще одни следы обнаружились. Как я понял, дальше тебя кто-то волоком тащил до той самой бобровой плотины. Там кричать стали, ответные крики услышали. Двинулись дальше, но тут Кыля ногой в петлю угодил. Пока я его освобождал, пока то, да се – смеркаться начало… Вдруг слышим – всплески приближаются. Фонариком посветили – ты нам отозвался, потом тишина. Мы кричали, кричали – без толку. Потом глядим – лодка прямо на нас плывет – сама собой и кормой вперед. А в лодке – ты – неподвижный, но дышишь. Уж не знаю, откуда силы взялись, но дотащили мы тебя, Паша, до этого самого места… – Леха Леонидыч громко выдохнул и приложился к поллитровке.
– Здесь тебя и отпустило, – закончил за приятеля Кыля, тоже выпил и передал бутылку Павлу.
– Отпустило? – Павел повел носом.
– Чего ты все принюхиваешься? Лучше выпей и поведай, что на самом деле было-то.
– Извините, мужики. Я вам за сегодняшнее по гроб жизни обязан. Только ничего поведать не смогу.
– Это еще почему? – нахмурился Леха Леонидыч.
– Да! – поддержал его Кыля. – Почему?
Прежде чем ответить, Павел опрокинул горлышко бутылки себе в рот.
– Да просто потому, что посулил кое-кому все забыть. И ведь забыл, мужики. Все забыл…
Александр Золотько
Последняя просьба
«Ко мне вернулся дедушка!» – восторженно кричит девочка, прижимаясь к тому самому дедушке. Который, понятное дело, вернулся. Все видели этот плакат, каждый имел такое удовольствие. И рекламный ролик – девочка играет в песочнице с подружками, милая такая девочка, с голубыми глазами и золотистыми кудряшками. Веселая девочка, искренняя и естественная. Вот просто сразу можно «Оскар» давать. Все в девочке хорошо и прекрасно, только время от времени оглядывается девочка на крыльцо дома, а там – пустое кресло-качалка. И небрежно брошенный на ручку кресла плед. Смотрит девочка на кресло, и печалью наполняются ее глаза… «Оскар», с ходу «Оскар», просто хочется смеяться и грустить вслед за девочкой.
И вдруг – милая, посмотри, кто к нам вернулся? Мама – просто копия девочки… или девочка – копия мамы?.. Неважно, важно, что мама тоже достойна «Оскара», тоже очень искренна и естественна. Милая, посмотри, кто вернулся!
Девочка оглядывается – блин, мать твою, вау и все такое, еще «Оскар» за операторскую работу! – голубые глаза вспыхивают совершенно неподдельной радостью. Вот ни хрена не могу себе представить, что там на самом деле показывали девочке, чем размахивали перед ней с той стороны камеры… Ну, не могла пятилетняя девочка вот так сыграть. И уж совсем точно не могла она с таким восторгом смотреть на своего вернувшегося дедушку.
Я знаю.
Дети на оживших мертвяков не могут смотреть с таким восторгом.
И прижиматься к ним – тоже не могут. Я как-то видел такую встречу на самом деле, без камер, софитов и режиссера со сценаристом. Идиоты-родители не предупредили детей о внезапном возвращении деда. Не успели или сами были в шоке – тогда еще мертвяки возвращались не часто…
Я знаю, что их так не принято называть. А как? Некроамериканами? Некроевропейцами и некроафриканцами, мать их так? Некрорусскими и некрокитайцами? Так и «некро» их называть нельзя. Неполиткорректно. А мне насрать на политкорректность. Я могу еще раз повторить – насрать. И раньше было насрать, а тем более – сейчас.
Так я о том мертвяке, что без предупреждения вернулся домой.
Все происходило… неправильно все происходило, это сейчас сценарий уже отработали, да и все ожидают, что вот с минуты на минуту и их родственники вернутся с кладбища, а тогда все это было в диковинку – что участникам, что зрителям… Я был зрителем. Вначале – зрителем.
Машина подъехала к дому – вполне себе приличный домик, не супер-супер, но достойный. Отец, глава семейства, возился с чем-то возле гаража. Он первым заметил гостя.
Мертвяка выпустили из машины… поставили на ноги. И даже подтолкнули в спину – иди, мол, поздоровайся с родственниками. Он и пошел. Медленно так, ногу подтянул, оперся, перенес на нее вес, потянул вторую… С шарканьем, понятно. С хрустом таким сухим, суставы-то работают хреново… Они вообще не должны работать по всем правилам, но ведь работают – сгибаются и разгибаются, вес тела держат. И мертвяк идет. Не должен идти по всем законам биологии, а идет… Не падает, равновесие держит.
Отец семейства, значит, голову от своего рукоделия поднял, глянул на микроавтобус, на людей возле него… на мертвяка глянул, само собой… Мертвяки ведь по старому месту жительства прибывали в том, в чем в гробу лежали. Ну, и в том состоянии, в котором лежали. У туфель подошвы бумажные – отгнили наполовину, но не отрываются, тянутся за туфлями… Костюмчик с застежкой на спине подгнил, рукав оторвался, сполз почти до самой земли, открывая даже не рубашку – рубашка истлела, тело открывает, то, что от тела осталось…
Мужик сдержался. Замер, побледнел, но не запаниковал и не закричал. Просто стоял и смотрел, как мертвяк поравнялся с открытыми воротами, повернулся и вошел во двор. Никакие червяки с мертвяка не падали, из ноздрей не вылезали – это врут. Вонь – да, воняют покойники мерзостно, как им, покойникам, и положено.