Имме фыркнула.
– Нет, – сказала она. – Я хотела, чтобы с члена у мужчины хоть раз не сочилась гниль, а от самого мужчины не несло протухшим мясом. Я хотела прикоснуться к красоте.
– Гейб красивее меня, – заметил Гийом.
– Красивее, – согласилась Имме. – Но ты – добрее.
Гийом засмеялся. От его смеха старая кладка стен башни покрылась изморозью, а росток шиповника, пробившийся-таки сквозь полусгнившие доски пола, почернел и рассыпался в прах.
– Я? – переспросил Гийом. – Да я вообще не знаю, что такое Добро и Зло.
Ирена ушла вместе со всеми смотреть на пожар. Клаас остался один. Он сидел и улыбался в темноте. Ирена. Его Ирена. Она всегда была такая. «Быть как все» – можно было бы начертать на ее гербе, если бы он у нее был. Ничем не выделялась, строго следовала всем предписанным нормам. А на самом деле…
Он думал, что она все-таки покусывает Лиззи. Хоть иногда. Как выяснилось, она тоже так думала – и они оба ошибались.
И это была очень приятная ошибка.
Было еще кое-что, что не давало Клаасу покоя, и, когда силуэт Гийома проступил из темноты, Клаас очень обрадовался.
– Великий, – поприветствовал он его, вставая.
– Смертный, – тем же тоном, но явно поддразнивая, ответил Гийом.
Клаас смущенно улыбнулся. Но все-таки собрался с духом, чтобы задать мучивший его вопрос.
– Я вот хотел спросить, Шабгни…
– Я слушаю.
– Я думал, что ты осуждаешь нас.
– Я?!
– Да. Нас, тех, кто отказался пользоваться твоим даром. Я говорю о зубах. Мы, те, кто ушел из Тотгендама, никого не кусаем. Но ты пришел, и…
– Мастер Клаас, – сказал Шабгни. – Все слова ваших священников обо мне – ложь. Но я знаю, что говорят обо мне, и я так выразился, чтобы ты меня понял. А ты вообще подумал о другом. Так вот, я имел в виду вот что. Я не буду решать за вас, я не буду спасать вас, я не буду наказывать вас. Я наказан вами. Я должен быть с вами до тех пор, пока заклятье не подействует так, как оно должно было подействовать. Или до тех пор, пока чары, что я наложил на ваших предков когда-то, не перестанут действовать совсем. Да, вначале я хотел… Я пытался… Но накладывать на вас дополнительные чары мне запретили. Я стану свободен, когда вы станете обычными людьми. Это единственный путь, другого для меня нет.
– Я понял.
– Что ты понял?
– Мне всегда нравилось работать в карьере, – ответил Клаас. – Проходить горизонт, искать, и это чувство, когда твердо знаешь, что вот здесь надо сделать шурф, потому что там, за тонкой каменной перегородкой, плещется черножизнь. Но однажды… в общем, меня изгнали из города. Мне пришлось пасти овец на том берегу.
Гийом расхохотался.
– Вот именно, – сказал он. – Пасти овец на другом берегу! И все же ты вернулся сюда… Да ну ладно. Я не за этим пришел. Ты прихватил с собой ту флягу?
Клаас молча кивнул.
– Черножизнь теперь будет безумно дорого стоить, – сказал Гийом. – Продайте ее за самую хорошую цену, которую только сможете выбить из торговцев. Не покупайте на эти деньги еду. Купите инструменты и семена. И коров – их мясо вкуснее человеческого, а молоко гораздо слаще, чем кровь. И хлеба на первое время. Сейчас весна, вы еще успеете все посадить – если наймете хороших учителей. Придется много работать, но…
– Нам не привыкать, Шабгни, – ответил Клаас. – У меня башковитые ребята. Они быстро научатся.
– И никогда, никогда не кусайте друг друга, – продолжал Гийом. – Нет долга уважения к родителям, нет родительского долга, нет супружеского долга. Никто никому ничего не должен. Есть только две вещи, которые должен каждый. Но не кому-то, а самому себе. Каждый должен стать, кем он есть. И второе – договоры должны соблюдаться. Тот, кто нарушает договоренности, должен быть наказан. Это говорю вам я, Гийом Шабгни. Тот, кто не дает второго шанса. Но дает хотя бы один.
– Хорошо, – сказал Клаас. – Мы так и сделаем.
Гийом кивнул ему на прощанье и начал растворяться в темноте. Так растворяется кошмарный сон, так тает снег, обнажая землю, из которой лезет зеленая трава.
– Шабгни! – окликнул его Клаас.
– Я слушаю.
На этот раз он различил в голосе бога сдержанную скорбь. Он знал, что Гийом ожидает услышать. Клаасу уже было немного стыдно за свой детский вопль тогда, на ступеньках ратуши – «не покидай нас!». Клаас никогда не занимался магией – он был человеком практическим. Но некоторые магические формулы переживают века, пусть и сохраняясь только в сказках, что рассказывают на ночь детям. Клаас всегда внимательно слушал, что ему говорила мама – даже когда она рассказывала сказки.
– Ты свободен, Гийом Шабгни, – сказал Клаас. – Даже если Франк… Мы справимся сами.
Темная и бездонная, как душа демона, улыбка была ему ответом.
А потом Гийом Шабгни, демон, который не дает второго шанса – но дает хотя бы один, – покинул этот мир. Была ли исправлена его ошибка, была ли выполнена его задача, что приковывала его к миру людей цепями более прочными, чем те, которыми родичи Гийома связывали между собой осколки их разлетевшегося мира – уже не имело значения. Человек счел, что Гийом сделал все, что мог, и отказался от его дальнейшей помощи.
Клаасу не хотелось теперь оставаться одному. Он встал и пошел к остальным. Тотгендам горел не каждый день. На это зрелище стоило посмотреть.
Леонид Кудрявцев
Мы – зомби
– Что вы тут делаете?
– Ну, так как мы – зомби, мы тут гнием.
Часа через два после побудки к нам влетела информационная платформа размером с тарелку. Она зависла посреди логова.
– Еще один, – сказал Федор. – Спорим, журналюга?
Я взглянул на него с опаской.
Он у нас самый опытный, он – бугор, и встречать подобных гостей положено ему. Правда, совсем недавно у него появился помощник, и он может переложить эту обязанность на него. На меня то есть.
Федор опустил на стоявший перед его креслом низенький столик полупустой стакан с укрепиловкой. Прищурившись, он придирчиво оглядел диск.
– Проситель, – предположил Марек, ненадолго оторвав взгляд от доски, на которой были расставлены шашки.
Они с Хасаном собирались срубиться в «Чапаева», на которого с недавних пор запали так, что использовали для игры каждую свободную минуту.
– Взятку попытается дать, – сказал Тонго. – Гунлауг, как думаешь, кто это?
Я ответил:
– Бугру виднее. Платформа слишком толстая. Как раз такие журналисты и используют.
Тонго фыркнул и уткнулся носом в читалку. Добавить ему явно было нечего. А может, просто очень хотелось дочитать очередную книгу?
Федор встал, подошел к платформе поближе и поинтересовался:
– Кто, откуда, зачем?
Голос у него глубокий, вызывающий уважение. Да и сам он рослый, рыжий, широкоплечий. Бугор – одним словом.
– Португальская журналистка Шила Белура.
В послышавшемся из платформы голосе и в самом деле слышался легкий иностранный акцент. Голос был интересный, сексуальный.
Я подумал, что было бы неплохо познакомиться с этой Белурой в реале. Так определить, настоящая ли она журналистка, будет легче. Жаль, охрана к нам никого во плоти не пропускает.
– Документы?
– Вот.
В верхней части панели мигнул огонек, и тихо пискнул принявший файл коммуникатор на запястье у бугра. Взглянув на его экран, он едва заметно кивнул и подтвердил:
– Да, документы в порядке. Есть предписание оказывать всяческое содействие и отвечать на любые вопросы.
– Что-то непонятно?
– Предписания надо исполнять, – буркнул Федор, – если они не мешают работать, конечно.
– Как это у вас говорится – тише воды, ниже травы? Я постараюсь быть именно такой, – сообщила журналистка. – Когда отправляемся на задание?
Вздохнув, Федор сказал:
– Скоро.
– Понимаете, у меня есть желание добиться не буквы закона, а осознанного взаимодействия, – жизнерадостно прощебетала Шила Белура.