– Да погоди, погоди! – Ларик замахал руками, беспомощно глядя на молчаливую жену. – Даш, это что она, а? Это ведь никакие не иконы, это репродукции, бабуля! Научный труд по искусству. Отпечатано на бумаге, видишь, и ничего святого нет в них и быть не может. Репродукции, бабуин, одно слово: репродукции! Да еще итальянского производства, а ты говоришь – листочек тебе. Для нас это – единственный капитал.
И опять старуха не слушала его, а что слышала – не понимала. Ясно было одно: отказал Ларик, наотрез отказал, и не будет у нее теперь иконки.
– Дед твой всю жизнь с капиталом воевал, а ты… Эх, Ларик, Ларик, деда бы хоть постеснялся.
– Был бы дед жив, я, может, и по-другому бы жил. Как знать, что бы было, если бы чего-то не было.
– Ты памяти его светлой посовестись…
– Он же шутит, бабушка! – вдруг громко сказала Даша, шагнула к старухе, обняла ее за плечи. – Он просто очень глупо шутит, вот и все. А книжку с иконами он давно вам подарил. Он специально ее сюда принес и перед вами положил. Правда ведь, Ларик?
– Ой, Дашка, я же до сих пор подонка по каплям из себя выдавливаю, – со вздохом признался Ларик. – Скотина я, да?
– Есть немножко, – улыбнулась жена. – Проси прощения, пока не поздно.
Ларик взял со стола книгу, подошел к бабке, стал на колени и протянул ей:
– От нас с Дашенькой, бабуля. Ты уж прости меня за глупые шуточки. Это так, знаешь, от игривости. Отец родной во мне заговорил вместо деда, но я ему больше слова не дам. Никогда!
– Ларик, Дашенька, внучонки вы мои родные, деточки вы мои…
Старуха отчаянно всхлипнула, но Ларик сразу же начал весело болтать, смеяться, и она заулыбалась всем своим счастливым, залитым слезами лицом. А тут и Даша пригласила к чаю; они чинно сели за стол и чинно, как того требовала бабкина неспешная душа, пили настоящий, душистый, крепкий чай, от которого старуха уже отвыкла. И сразу вспомнила о просьбе Тихоновны.
– Мы к поезду принесем, – сказала Даша. – Не беспокойтесь, бабушка, будет у вас настоящий индийский чай.
– Интересно, а что вы с дедом в Красных Жемчугах пили? – спросил Ларик.
– Мы новый мир строили, а когда строят, тут не до еды, – с некоторым вызывающим озорством сказала старуха. – Вот когда построят, тогда и поесть можно, и чайку попить. А мы ничего еще построить не успели, потому что война началась.
И как-то незаметно, за чаем слово за слово рассказала старуха молодым то, что до сей поры бережно и строго хранила ее память. Рассказывала она неторопливо, часто отвлекаясь, припоминая мелочи и теряя порою нить собственных воспоминаний, но слушали ее серьезно, не перебивали, хоть часто и переспрашивали, а это живое участие внуков в давно отшумевшей, но для нее вечно звонкой судьбе мужа делало ее бесконечно счастливой. Настолько счастливой, что она порою прерывала рассказ и торопливо шептала про себя: «Господи, не сплю ли я? Господи, может, опять заорут свиньи и кончится сон этот, счастье мое кончится?..» Но рассказы ее, которые грели ее и трогали душу, потому что их слушали, оборвались не свиным визгом, а бархатным боем больших часов, что стояли в столовой. Пробило одиннадцать, и молодые заторопились. Скоро, в четыре руки убрали со стола, перемыли посуду, не давая ей ни к чему притронуться, и старуха умильно утирала слезы, прижимая к груди тяжелую книгу с репродукциями самых святых и чтимых русских икон.
– Ты на всякий случай им про книгу не говори, – сказал Ларик. – Спрячь от греха, знаешь.
– Завтра, бабушка, в поезде встретимся, – сказала Даша, целуя старуху на прощанье. – А за чай не беспокойтесь, у меня железная банка индийского к свадьбе припрятана.
– Так для свадьбы же, Дашенька.
– А мы свадьбу в Красных Жемчугах отпразднуем, – улыбнулась Даша. – Вот приедем в июне на последние каникулы и отпразднуем.
Молодые ушли, а вскоре шумно ввалились старшие. «Сам» был под веселым хмельком и что-то напевал, а Светлана беспричинно хохотала и все рассказывала, как с соседних столиков на нее пялились мужчины, как приглашали танцевать и как новый начальник, ради которого и был затеян поход в дорогой ресторан, лично «глаз положил».
– Чувствую, мам, ну прямо по трепету чувствую: положил!
Они говорили на кухне: хозяин плескался в ванной. Говорили приглушенно – собственно, говорила одна дочь, мать слушала, и это таинственное пришептывание очень старухе не нравилось.
– А Ларик-то не один приходил, – ввернула она, как только дочь чуть примолкла. – Он с Дашенькой приходил.