Семар Сел-Азар
Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение
— Сколько стоит наша жизнь?
— Триста.
— Сколько нас там пропадет?
— Тыщи.
— Что погонит нас туда?
— Нужда.
— Кто заставвит нас идти?
— Страх.
— Что же стоит наша жизнь?
— Ничто.
— Кто заплатит нам за то?
— Никто.
— Что же войне цена?
— Мир.
— Сколько стоит этот мир?
— Тьма?
— Сколько ляжет за него?
— Мрак.
— Что останется с него?
— Прах.
Аашмеди.
Глава 1. Путь к дому.
1. Нибиру. Дворец.
— Ты ведешь себя неподобающе жене энси великого единодержца, на тебя жалуются.
— Ты же знаешь этих голодранцев, их хоть подкармливай, все будут клеветать на нас — лучших людей, из зависти.
— Какие голодранцы?! На тебя жалуются лучшие люди Нибиру! — Негодуя наглой невинностью глазок юной супруги, вскипел Мес-Э.
— Они…они… Они все врут! — Испуганно заверещала Элилу, поняв, что про ее самодурство, кто-то из этих напыщенных клуш наябедничал. Хотя она считала, что это их личное дело — между ними, и никто после примерного внушения, не посмеет больше порочить ее доброе имя.
— Это ты сейчас, пытаешься меня обмануть! Или ты думаешь, я поверю в то, что они все разом решили вдруг тебя оклеветать?! Да и стражи, как не пытались тебя выгородить, не смогли скрыть правды!
— Но милый, они сами виноваты. — Сердце юной градоначальши затрепетало от страха. — Если бы они не болтали о нас лишнее, то я бы и не срывалась на бедной девочке. А она…
— Что она?! Ты не знаешь, на чью дочь ты подняла свои руки! Мне сейчас, еще не хватало ссориться из-за твоей вздорности с местными вельможами!
— А ты забыл?! А ты забыл, кто здесь мои родители?! — С обидой вскричала Элилу, на мгновение позабыв про свой страх перед мужем от праведного возмущения. — И кем были мои предки?!
— Я не забыл, и я, конечно, их очень уважаю, и ценю заслуги твоих пращуров перед городом и народом Нибиру. — Внезапно смягчился укоренный женой Мес-Э. — Но пойми и ты меня, я как градоначальник, назначенный нашим великим единодержцем, и обязан блюсти права и заботы местной знати. А ты на их жен и дочерей с кулаками кидаешься. Подумай сама, как я найду с ними общий язык, если моя женщина, время от времени будет устраивать их женщинам взбучку?
Видя, что муж немного подобрел, Элилу не преминула воспользоваться своими женскими чарами, чтобы задобрить его окончательно, для убедительности пустив слезу.
— Ах, ты не знаешь, как я мучаюсь оттого, что обидела безвинную девочку, пострадавшую из-за козней наших недругов. Не проходит дня, с тех пор, чтоб я не корила себя за то, что попалась в ловушку твоих недругов, не сдержавшись от гнева на гнусную ложь, что распространяют их гадкие языки, и от меня досталось бедняжке. Но я с ней обязательно расплачусь, за ту невольную обиду, что ей не нарочно причинила. Я подарю ей свое самое красивое украшение. Помнишь, то сияющее ожерелье из Мелуххи, что подарил мне лагар, при своем переназначении?
— Ох, и хитра же ты. — Восхитился изворотливостью жены Мес-Э. — Знаешь, что я не оставлю тебя без украшений.
— Ты меня совсем не любишь. — Всплакнув надувая губки, перешла в наступление его молодая супруга, поняв, что опасность миновала и можно брать мужа голыми руками. — Зачем же ты женился на мне?
— Ладно, — растаял от умиления энси, — от города не убудет, если я отсыплю ее отцу горстей; уладим как-нибудь это. Все равно я хотел, чтобы ты сопровождала меня на приеме в Кише. А за время пока мы там будем, шум уляжется. Ты же мечтала побывать при царском дворе.
Элилу с радостным рыданьем, кинулась ему на шею.
***
— Доброго дня тебе хозяйка! — С порога, весело приветствовал корчмарку воинский десятник, готовый с верными приближенными из старослужащих, приступить к ставшей уже хорошей привычкой — попойке в любимом заведении.
— Уже вечереет. — Сквозь набитый рот прожевала хозяйка, дав понять, что собирается закрываться.
— Броось, мы не впервой приходим поздно, и ты всегда нам открывала. — Обиженно заметил десятник. — С каких пор, ты закрываешь перед нами двери? Что с тобой приключилось?
— А то и приключилось, что вы балаболы, не держащиеся своих слов. — Проглотив, наконец, то, чем был занят рот, мрачно проворчала корчмарка.
Лица посетителей передернуло от оскорбленного самолюбия, но никто не посмел вступиться за свое доброе имя, толи, не желая терять расположение хозяйки корчмы, толи, страшась ее грозного вида.