— Не держал, — признался Лойко.
— Так мы бы одни управились. Или вас заставили?
— Никто не заставлял. Все работают, и мне надо. Ну-ка, отступите на шаг. Я тоже покопаю, у вас учиться буду.
У Фимы оказался прилежный ученик. Лопата в его руках становилась послушнее, носилки быстро наполнялись. Фима подхватила их и легко пошла в ногу с учителем. Все радовало Фиму в это хмурое утро: и звонкие голоса ребят, и дружная работа, и то, что математик Аркадий Вениаминович (подумать только!) вместе с ней носит на носилках землю.
Но рядом с радостью, где-то в глубине груди, пряталась тревога. Прожив лучшие годы в чужих людях, в монастыре, она не привыкла к радости, боялась ее. Мысли о том, что нет счастья на земле, долго и настойчиво внушали молодой монашке.
Черный клобук и посох спугнули радость. Сколько раз бедная Фима падала в ноги тетеньке, плакала, просила прощения, а сейчас стиснула губы до крови. Зачем ей униженной, обиженной, а теперь проклятой колени гнуть!..
Подбежали ребята, оттащили обезумевшую старуху, и она поковыляла под гору, бормоча проклятья. Кто-то оглушительно свистнул ей вслед.
И снова непроглядно черным показался Фиме день. Хорошо еще Аркадий Вениаминович и ребята ни о чем не расспрашивали. Клава обняла ее за плечи.
— А ты плюнь! Ничего она тебе не сделает!
— Из пулемета бы эту мокрицу! — выругался Аксенок.
— Патронов жалко! — усмехнулся Чуплай.
Скоро все забыли о старухе, но Фима не поднимала головы и боялась взглянуть на учителя. Прошлое, давно минувшее опять ожило, встало перед глазами. Нет, она не на плотину землю копает, а роет подвал у хозяина. Ох, и страшный этот Кир Артамонович! Сперва на работе чуть не замучил, потом отчего-то стал чересчур добрым. Под рождество вдовый хозяин подарил работнице платок с каймой, расправил бороду и ухмыльнулся. «Даром кормить тебя не расчет. Будешь мне за жену. Не послушаешь — пеняй на себя…»
Пришли черные дни, черные ночи. Горько плакала молодая работница и веревочку давиться припасла, да свалилась в горячке.
Когда Фима стала поправляться, пролежав две недели в бреду, тетенька Евникия сказала, ребеночек мужеского пола родился неживой, имени ему не нарекли и похоронили, а где — Фиме не положено знать. Думать о блудном плоде грех, надо готовиться во Христовы невесты. О многом еще напомнило Фиме тетенькино проклятие.
— Вас, кажется, очень расстроила эта монахиня? — наконец спросил Лойко. — Вы еще молоды, Фима. Привыкайте не удивляться.
Девушка медленно подняла голову.
— Скажите, Аркадий Вениаминович… Будет в жизни хорошее?
Вот этого Лойко не знал. Для себя Лойко не ждал ничего хорошего и не задумывался, будет ли счастье у других. Он так и хотел сказать — не знаю. Но в печальных глазах Фимы было столько надежды, что он не посмел сказать — не знаю.
— Будет!.. У вас обязательно!
Ветер разорвал тучу, между клочьями лохматых облаков брызнули нежаркие солнечные лучи.
ГОРЕТЬ ЛИ СВЕТУ
Какой надоедливый осенний дождь! И сеет и сеет, словно продырявилось абанерское небо. Сережа с Клавой копали яму для столба. Лопаты звякали о камни, упирались о корни сосен. Тогда надо было брать лом и топор. Сережа чувствовал, как вспотела спина, а за шиворот пробиваются холодные капли. Ныла поясница, в ботинках булькала вода, от налипшей глины ноги сделались пудовыми.
Может, сбегать в общежитие обсушиться? Нет, нельзя. Ячейка постановила — сегодня поставить столбы. Замерзнет, тогда попробуй!
Вот уже месяц абанерцы строили электростанцию, и весь месяц, словно назло, лили дожди. Но каждый день после занятий, шел дождь или только собирался, на речке возле родника появлялась пестрая толпа парней и девушек в телогрейках, пропитанных потом гимнастерках, замазанных сапогах и растоптанных лаптях.
Под дождем они носили землю на плотину, рубили ледорезы, перевозили старый амбар для будущей электростанции. Теперь осталось немного: запереть воду, установить динамо, опутать городок сетью проводов. Скоро по ним хлынет живительный ток, рассеет тьму зимней ночи.
Сережа разогнулся, чтобы перевести дух.
— Отдохнем минутку?
Клава вытащила лопату и, тяжело дыша, отряхнулась от дождя. От нее шел пар, по усталому лицу сползали капельки.
— Хоть бы ненадолго, ненадолго перестал, — жалобно поглядела она на Сережу, словно он мог остановить дождь.
Прибежал Валька и затараторил как сорока:
— Первый затвор поставили, на три вершка вода прибыла. Поднакопим водички — и в рукав. На колесо! Завертелось, закрутилось!.. Включай, Серега, рубильник! Есть ток! Ой!..