Дирижер со страшной силой взмахнул обеими руками, грянул весь хор, Сережа вздрогнул.
Теперь песня походила на вешний паводок, который выплеснул из берегов и разлился без конца и края. Только один человек на свете мог остановить этот поток, направить в русло — Василь Гаврилыч.
Незаметно возле Сережи очутился Валька. Его лицо расплылось в улыбке. Он показал глазами на сломанную руку, на которой уже не было повязки, и жарко дохнул Сереже в ухо:
— Сняли гипс!.. Нисколечко не больно!
Василь Гаврилыч свирепо глянул в сторону альтов, Валька и Сережа замерли. Тут в зал внесли длинный ящик и стали распаковывать. Бородин бережно вынул из-под стружек картонку, а из картонки — круглую, как шар, лампу, поднялся по стремянке и ввинтил ее посредине люстры.
«Будет свет!» — задохнулся от радости Сережа. Не поворачивая головы, он поглядел на ребят. У хористов были сияющие лица, и больше никто не глядел на дирижерскую палочку. Но сейчас какая-то новая сила влилась в песню, и она затопила зал, вырвалась на улицу.
Грудь Сережи стала тесной, а глаза не отрывались от лампочек. Много ли нужно мальчишке для счастья!..
ЖИВЕМ, КОММУНАРЫ!
— Здорово получилось! Молодцы! — похвалил Светлаков, разглядывая на занавесе рабочего с молотом, который разбивал земные цепи. — Зорин с Гориновой рисовали? Вот и детский сад!..
Возле занавеса, как пчелы, гудели ребята.
— Художники объявились!
Даже этот задавалка Герасим похвалил! Сереже очень хотелось сказать, что они с Клавой все нарисовали сами, но он не решился.
— Мы только красили, а рисовал Василь Гаврилыч.
Занавес, наверно, был бы еще лучше при электрическом свете, но электричества не было. Станцию хотели пустить за неделю до праздника, потом за три дня, вот и праздник подошел, ребята собрались на вечер, а в зале по-прежнему мигали керосиновые лампы. Кто-то сказал, станция даст ток, когда Бородин откроет торжественное собрание. Сережа до последней минуты поглядывал на электрические лампочки. Когда же они вспыхнут?.. Напрасно! Продолговатые пузырьки и матовые абажуры висели без пользы и казались ненужными.
Вот и занавес поднялся, на сцену вошли преподаватели и ученики. Бородин в новом костюме, торжественный и немного важный, каким его никто не видел, весело посмотрел на зал и густейшим басом сказал:
— С праздником вас, товарищи! С годовщиной Великого Октября!
Ребята дружно захлопали, вечер начался, а долгожданного света не было. Странное дело, Сережа ни о чем не мог думать, кроме электричества. Он рассеянно слушал доклад, так же рассеянно пел в хоре, а мысли были совсем о другом. И пели ребята сегодня хуже, чем вчера на репетиции. Все шло, как надо, но чего-то не хватало, и это понимал не один Сережа, а все второступенцы, и преподаватели, и Бородин, наверно, тоже. Как только закончилась торжественная часть, он поспешно ушел на станцию.
Валька схватил Сережу за рукав.
— Сбегаем узнаем!
Едва подростки спустились с крыльца, как их окликнул Аксенок.
— Вы туда? Не будет света. Динамо искру не дает.
— Да как же так?..
— Вот так. С обеда над машиной бьются, нет искры…
Но что это? Неужели бывает молния зимой? Нет, это не молния. Это вспыхнул фонарь на столбе, засветились окна школы, загорелась над крыльцом красная звезда.
— Горит!.. — наконец опомнился Сережа.
— Све-е-е-ет!.. — заорал Валька и, схватив Сережу за руки, закружил по снегу.
Из корпуса выбежала толпа молодежи, радостные голоса и крики слились в ликующий гул.
Но тут свет погас, городок погрузился в темноту, которая казалась непроглядной. Через минуту свет снова вспыхнул и опять угас, снова загорелся и больше не угасал. На площади раздались громкие хлопки, грянуло разноголосое «ура».
— Живем, коммунары! — крикнул Чуплай и, подойдя к столбу, попробовал читать записную книжку. — Как днем!..
Ярко светились окна общежития, переливаясь, сверкал снег, далеко был виден на воротах красный флаг. Все забыли о школьном вечере. Сережа с Валькой сбегали в школьный корпус, потом в общежитие, потом снова выбежали на улицу. Везде лился ровный дрожащий свет. Валька жмурился и повторял:
— Кр-р-р-расота!