— Дело к тебе, хозяйский сын!.. Плавать умеешь?
— Как плавать? Зачем плавать?..
— Затем! — строго сказал засыпка. — К Дуне подкатываешься, а этот кусок мой. Не пришлось бы, Назар Назарович, искупаться.
Спасовать перед каким-то засыпкой было просто неприлично.
— А тебе какое дело? Что за угрозы!
Тогда Савося легонько двинул рыбака плечом, и тот вместе с удочками, сачком и ведерком полетел в воду. Бедный студент захлебывался, пуская пузыри.
— Спасите!.. На помощь!..
— Тут не глыбко, не утонешь! — сплюнул через плечо засыпка и пошел вразвалку на мельницу.
Вымокшего, перепачканного грязью Назара встретила на крыльце Дуня и схватилась руками за голову.
— Это Савося тебя?! Милый Назарушка, не говори отцу!.. Он его в тюрьму упечет. Я брючки и пиджачок выстираю. Не говори, пожалуйста!..
Назар молча прошел мимо. О том, что случилось на плотине, он не обмолвился, а на другой день утром, когда Дуня внесла в горницу кипящий самовар и побежала в погреб за сливками, лениво позевнул.
— И охота вам держать эту Дуняшу! С Савоськой путается, люди смеяться будут.
Отец с матерью переглянулись, а сын принялся грызть баранку.
О неприятности Назар скоро забыл, через неделю уехал в город и не знал, что девчонку со смешливыми глазами прогнали со двора, а заодно и засыпку. Кто-то видел, как он двинул плечом на плотине Мельникова сына.
В тот же год студент закончил университет, но не стал большим человеком. Оказалось, ученые люди в России ценятся не так уж дорого. Посылали преподавать естественные науки в Арзамас, в какую-то Елабугу. Стоило учиться пятнадцать лет, чтобы надеть хомут учителя. Проболтавшись без дела несколько месяцев, Назар Назарович устроился классным наставником в частный пансион, а через три года получил место преподавателя в реальном училище. По крайней мере в губернском городе, не в Арзамасе.
В горячие февральские дни, когда революцией бредили все, от министра до горничной, Скворечня почувствовал, что слова отца могут сбыться. «Ну, Назар, пришел твой час!» — сказал он сам себе и нацепил на грудь красный бант. Преподаватель реального училища говорил, где только мог, страстные речи о равенстве, братстве, просвещении, прослыл «красным».
Однако большевистские порядки Скворечне совсем не нравились. Денег мало, работы много. В большие люди, пожалуй, не выбиться, да и выбиваться незачем. Комиссары работают, как каторжники, ходят с красными от бессонных ночей глазами, получают партмаксимум и нищенский паек. Узнав, что комитетчики отобрали у отца мельницу, Скворечня удивленно присвистнул: «Нашли буржуя!.. Надо было давно эту рухлядь передать товарищам. Не послушал батька сына. Но куда же это революция загибает?»
Скоро стало твориться что-то непонятное. Открылись частные магазины, из ресторанов запахло жареным, по базару загулял червонец. «Эге-ге-ге! — хлопнул себя по лбу Назар Назарович. — А ведь Советская власть изжила себя!» Как он мог поверить в бредни о равенстве и братстве! Не зря же он закончил естественный факультет. В мире есть только один закон: слабый погибнет, сильный выживет. А большевики задумали опровергнуть природу и Дарвина, положить в основу не материю, а лозунги. Скоро все придет в порядок. Вот тогда будет можно выбиться в люди.
Назар Назарович почувствовал себя, как выздоравливающий после болезни, повеселел, стал чаще бриться, купил новый костюм. Когда его назначили заведующим школой второй ступени, он охотно согласился. Верно, в приказе было одно неприятное слово — временно. Но оно не смущало его. Никого другого губоно не найдет. Временное так или иначе станет постоянным.
В Абанере к нему пришла наниматься на работу повариха. Увядшее лицо со впалыми щеками показалось ему знакомым. Он долго вглядывался, вспомнил последнее лето у отца на мельнице и неуверенно спросил: «Дуня?» Она вздрогнула, но тут же собралась с духом. «Нет, я не Дуня… Горинова Евдокия Романовна». Перед ним стояла не прежняя девчонка со смешливыми глазами. Он стал спрашивать, где и как она жила, женщина отвечала неохотно. В документах все прописано, чего еще? Тогда он мягко сказал:
— Неудобно нам, Дуня… Неудобно, товарищ Горинова, нам вместе работать. Пойдут разговоры, то да се. Лучше я помогу вам на другое место устроиться. По доброте, по старой дружбе.
Недобрый огонек взметнулся в Дуниных глазах.
— Помню вашу дружбу, как же!.. Скажите напрямки, боязно меня принимать. Поди, скрываете от людей, что батя мельницу держал, батраков в три погибели гнул. Да уж ладно, я не доносчица. Я вас не знаю и вы меня тоже. А не примите на работу, в женотдел пойду.