— Коллега?! Почему же учитель ходит по Москве и ищет ночлег?
Сережа не очень толково объяснил. Он только закончил школу второй ступени, но еще не получил назначение и вот приехал посмотреть столицу.
— У вас есть какие-нибудь документы?
— В чемодане на вокзале.
Заведующая опять посмотрела на Сережу и улыбнулась.
— Придется выручить коллегу. Анисья Егоровна! — окликнула она женщину с ключами, которая вышла из флигеля. — Вот учителю из села негде ночевать. Устройте его в классе, где не начали красить. Раскладушку поставьте, подушку, одеяло принесите… Да, да, из лагерного запаса.
Сережа вошел в класс и увидел на доске размашистую надпись: «Последний день, учиться лень!» А ниже было нацарапано угловатыми буквами: «Дуралей-бармалей заблудился у дверей!»
Сереже показалось, это написано про него. Будто кто-то зло посмеялся над ним. Он бежал от школы и не мог убежать. В Москве его снова приютила школа.
Редакция толстого журнала ничуть не походила на редакцию «ЖКМ». Здесь никто не бегал, не суетился, но не было и той простоты, как на Воздвиженке. Немолодая женщина с голыми руками и чересчур красными губами подозрительно поглядела на юношу и сказала, что члены редколлегии заняты, а его сможет принять консультант в три часа дня.
Без пяти минут три к двери, возле которой сидел Сережа, подошел человек в белоснежном безукоризненно отглаженном костюме и моложавым лицом, снисходительно кивнул головой: «Ко мне?» и, щелкнув замком, очень вежливо пригласил посетителя в комнату. Улыбаясь, он протянул руку к листочкам, свернутым в трубочку.
— Ну-с, что вы принесли?
Это были стихотворения, которые Сережа не показал вчера в редакции «Журнала крестьянской молодежи» и сейчас с тревогой поглядывал, как к ним отнесется консультант.
Холеные пальцы выстукали какую-то мелодию на столе, пухлые губы опять снисходительно улыбнулись.
— Ну, что же, молодой человек. Стихов пока нет. Рифмованная проза, вирши…
Сережа густо покраснел. Его стихи, написанные от души и сердца, — вирши! Он возненавидел этого человека со снисходительной улыбкой и не верил ни одному его слову. А тот, кажется, был доволен впечатлением, которое произвел на бедного поэта, и густым бархатным баритоном что-то говорил об архитектонике стиха.
— А зачем нужна эта архитектоника? — перебил Сережа, чувствуя, что говорит глупость, только чтобы сказать наперекор.
— А вы понимаете, о чем спрашиваете?
— Понимаю.
Консультант откинулся на спинку стула, пухлые губы вытянулись.
— У вас своя поэтическая точка зрения? Оригинально!.. Зачем же вы пришли сюда?
Сережа поднялся, забрал листочки и, ничего не сказав, вышел. Глотнув на улице свежего воздуха, он кое-как пришел в себя. Вот теперь все. Больше он никуда не пойдет. Ему хотелось изорвать листочки, а заодно и тетрадь в синем клеенчатом переплете.
Он долго сидел на диване, не замечая движения и шума города. Потом пересчитал деньги. В карманах набралось 90 копеек мелочи да в кошельке лежали две новенькие трешницы. Значит, домой ехать не на что. Ну, и пусть. Все равно домой — стыдно. Руки, ноги есть, с голоду не умрет.
Подумав, Сережа решил искать работу завтра, а сегодня еще немножко посмотреть Москву. Решение о завтрашнем дне немного успокоило его.
Покружив по улицам и переулкам, он вышел на Тверскую, долго стоял возле памятника Пушкину и, купив у цветочницы самый большой букет цветов, положил на мраморную плиту.
С площади Пушкина он попал на какую-то неширокую улицу, и вдруг глаза юноши остановились на табличке с золочеными буквами. Еще редакция журнала! А что, если зайти сюда и показать всего одно стихотворение «Прощание с Абанером»?
Было 5 часов, редакция оказалась закрытой, но это не огорчило Сережу. Появилась надежда на счастливое завтра.
А на другой день он опять сидел в редакции. На этот раз судьей Сережи был сухой, морщинистый старик с редкими волосами на голове и слезящимися глазами, которые он все время утирал платочком. Левый глаз немного косил, и старик, читая, поворачивал голову. Сереже казалось, прошло очень много времени с тех пор, как прищуренный глаз начал обшаривать листок.
— Стихи неплохие. От чистого сердца, — наконец сказал тот с расстановкой. — Верно, еще не зрелые, печатать их нельзя, но какая-то искорка тут есть.
Сережа чуть не задохнулся от радости. Он был готов расцеловать милого старичка.