— Да…
— Так что насчет города, сэр?
— Город, — казалось, он вспоминал слова, в которые раньше безоговорочно верил.
— Город Коммексо принадлежит Духу Малыша и всегда будет ему принадлежать.
— Хорошо, — с облегчением сказал Щипцоверн, поскольку гений, на которого он работал, не утратил понимания порядка вещей. — Так что же нам делать с Буреходом, сэр? Он висит над нами, и все его орудия смотрят на город. Вы ведь не хотите причинить Духу Малыша еще больший урон?
— Конечно, нет. Этот город должен стоять как завет мечтам о Малыше Коммексо.
— Хорошо, мистер Пикслер. И что мне делать?
— А что ты посоветуешь?
— Я?
— Да, доктор. Что бы ты посоветовал сделать ради города Малыша?
— Не думаю, что у нас есть выбор. Мы будем либо разрушены, либо сдадимся.
— Полагаешь, если я сдамся этой императрице, она может ко мне придти?
— Простите, сэр. О чем вы говорите?
— Я говорю, что если она хочет тотального владычества, для нее это будет удачный маневр, разве не так? Мое бесценное тело в обмен на безопасность города.
— Вы хотите предложить ей это, сэр?
— Я принимаю, — произнесла Бабуля Ветошь.
— Это она? — спросил Пикслер удивленным тоном.
— Да, сэр, — сказал Щипцоверн. — Это она.
— Как она смогла вмешаться в нашу засекреченную линию связи?
— Она не на линии, сэр. Она здесь. Со мной.
— Что?
— Простите, сэр. У меня не было выбора.
— Почему ты мне не сказал?
— Она запретила, сэр.
— И как любой разумный трус, — продолжила Бабуля Ветошь, — он предпочел сохранить свой глаз, чем сказать тебе правду.
— Я его не виню, — ответил Пикслер. — Наверняка он думает, что его жалкая жизнь — это все, что у него есть. И ее потеря значит для него гораздо больше, чем если бы он знал правду.
— Что это ты там бормочешь, Пикслер? — спросила Бабуля Ветошь.
— Когда мы окажемся свидетелями великой неоспоримости Высших Миров и Глубинных Миров, когда познаем абсолютную тьму и дыхание истинного света, то все остальное, как и сама жизнь, перестанут иметь значение.
— Ты городишь чушь.
— Разве? В таком случае, это целиком моя вина, госпожа. Боюсь, я болен. Странная инфекция, которую я подхватил, спустившись в воды Изабеллы.
— Ты не запугаешь меня историями о глубоководной чуме, Пикслер. Я не боюсь ничего и никого.
— Императрица, это невероятно! Ничего не бояться! Я бы хотел посмотреть вам в глаза и сам это увидеть. Щипцоверн!
— Сэр?
— Проводи Императрицу в библиотеку.
— Конечно, сэр.
— Я буду там через минуту, Императрица.
Связь прервалась и стихла.
— Он отключился, — сказал Щипцоверн. — Раньше он никогда так не поступал. Он всегда слушает.
— Не сегодня, доктор. Иначе он бы понял, что я здесь. Веди меня к нему.
— Я могу дойти только до двери. Я никогда не входил в святилище. Это его личные покои.
— Сегодня ты сопровождаешь меня, Щипцоверн. Я — твоя Императрица. Служи мне, и я всегда буду с тобой.
— Тогда я, разумеется, повинуюсь.
Щипцоверн вел ее по тускло освещенным комнатам. Единственным постоянным источником света являлись лампы, крепившиеся к стенам над картинами.
— У Пикслера весьма эклектичный вкус, Щипцоверн.
— Вы имеете в виду эти картины?
Бабуля Ветошь помедлила, разглядывая одну из них: очень яркое полотно, изображавшее простой белый дом, несколько деревьев, небольшую беседку и одну-единственную звезду.
— Щипцоверн?
— Да?
— Что это за кошмар?
— Насколько я помню, это называется «Утро Рождества Христова».
— Декаданс. Только взгляни на цвета. Меня от них тошнит.
— Я ее уберу.
— Нет нужды, — сказала Бабуля Ветошь.
Она подняла руку, и полотно поглотил невидимый огонь: яркие цвета потускнели, почернели, вспучились, и скоро исчезла последняя искра цвета, оставив лишь древнюю позолоченную раму вокруг того, что представляла собой сейчас почти любая точка в Абарате.
В нескольких шагах висела еще одна картина, чей стиль и тематика были настолько же нервными и жестокими, насколько мирным и спокойным был стиль первой. На ней изображалось тело, висевшее на сети из колючей проволоки, однако разобрать конкретные детали было сложно. Карающая рука поднялась вновь, и Щипцоверн моргнул. Однако Бабуля Ветошь просто указывала.
— А вот эта, — сказала она, — мне нравится. — Она посмотрела на Щипцоверна. — Ладно. На сегодня картин достаточно.
Больше она не задержалась ни у одного полотна, следуя за Щипцоверном к большой комнате в конце коридора.