Ее первым указом как единовластной правительницы Полуночи было призвание шести тысяч заплаточников — чудовищ, наполненных живой грязью, которую добывали на Горгоссиуме, — для начала работ по разрушению тринадцати башен Инквизита. Вместо них, сообщила она, будет стоять единственная башня с тремя шпилями, значительно выше, чем самая высокая из тринадцати. Оттуда она станет управлять не просто как царица Горгоссиума, но как императрица всего Абарата.
Она была опасной властительницей.
Даже среди сотен швей — а некоторые из них знали ее большую часть столетия, — мало кто доверял ее привязанностям. Пока ей требовалась их служба (как сейчас), они могли чувствовать себя в безопасности, поскольку без швей не будет новых заплаточников, а без заплаточников — воинов для ее армии. Но если такая ситуация однажды изменится, женщины понимали, что от них избавятся точно так же, как от самого последнего заплаточника матриарха.
Ее оружием, с помощью которого она уничтожала своих грязюк, была длинная палочка из змеиного дерева, простая, но невероятно сильная: для ее изготовления змеиное дерево сожгли, погребли, а затем вновь возродили в три идущие друг за другом полночи. Палочка выстреливала черными молниями, в мгновение ока уничтожая свою цель.
Иногда, осматривая процесс разрушения, она замечала какого-нибудь заплаточника, не способного работать так же, как все остальные, и прямо на месте казнила бесполезную вещь. Вывод: жизнь и смерть были милостью Бабули Ветоши, которые она дарила и забирала по своему усмотрению, и только глупец или самоубийца могли без оглядки ходить там, где ступала ее нога.
С таким могущественным надзирателем работа по разрушению и разбору завалов шла с невероятной скоростью, и уже через несколько дней на плато, где некогда стояли многочисленные башни Инквизита, поднялась в небо монументальная структура. Единственная башня, созданная гениальным архитектором, заклинательницей Джалафео Мас, которая прибегла к своему знанию магии и, отрицая законы физики, воздвигла башню выше, чем совокупная высота снесенных тринадцати.
Именно там, в комнате с красными стенами на самой вершине башни, Бабуля Ветошь собрала девятерых своих самых доверенных швей.
— Года труда и веры закончены, — произнесла Бабуля Ветошь. — Приближается Полночь.
Одна из девяти, Зинда Гоум, швея, которой было пятьсот лет и которую домочадцы подняли из могилы после смерти, чтобы она продолжала служить Бабуле Ветоши, сказала:
— А разве сейчас не Полночь?
— Да, это название времени. Но сейчас она абсолютная. Великая Полночь, какой не было никогда. Полночь, которая ослепит любое солнце, луну и звезды на небосклоне.
Другая женщина, чье худое тело было обернуто в ткань из тончайшей паутины, не могла скрыть свой скептицизм.
— Я никогда не понимала Великий замысел, — произнесла Эя Гфит. — Это кажется невозможным. Столько часов. Столько небес.
— Ты сомневаешься в моих словах, Эя Гфит?
Бледная от природы швея стала еще белее. Она быстро сказала:
— Ни в коем случае, госпожа. Нет. Я лишь удивлялась — все это воистину поразительно, — и неправильно выразилась.
— В будущем говори осторожнее, иначе можешь его лишиться.
Эя Гфит склонила голову, ее паутина замерцала, покачнувшись.
— Я… прощена?
— Ты мертва?
— Нет, госпожа, — ответила Эя. — Я все еще жива.
— Значит, прощена, — без усмешки сказала старуха. — А теперь вернемся к делу Полуночи. Мы знаем, что есть множество жизненных форм, которые скрываются от света. Даже от света звезд. Когда Полночь вступит в свои права, эти существа освободятся. И они создадут такой хаос… — Она сделала паузу, улыбнувшись при мысли о тех, кого собирается выпустить.
— А люди? — спросил кто-то из девяти.
— Любой, кто выступит против нас, будет уничтожен. И когда настанет время, нам без всяких колебаний придется пролить их кровь. Если здесь есть хоть одна женщина, которая не желает сражаться в этой войне, пусть уйдет сейчас. Ей не причинят вреда. Я клянусь в этом. Но если вы решите остаться, значит, вы согласились делать предстоящую работу без страха и сомнений.
Труд Полуночи будет кровавым, но поверьте, когда я стану императрицей Абарата, то подниму вас так высоко, что все воспоминания о деяниях, совершенных вами ради этого, уйдут в небытие. Мы не простые женщины. И, возможно, никогда не были простыми. Мы не любим любимых, или детей, или домашний очаг. Мы созданы не для того, чтобы заботиться о мужьях и качать колыбель. Мы — непрощающие, и это о нас отчаявшиеся мужчины разобьют свои хрупкие головы. С ними невозможно заключать мир и брать их в мужья. Они должны находиться под нашими каблуками или же умереть и лежать в земле, по которой мы ходим.