— Ты прав! — закричала она через всю церковь. — Я не твоя дочь! Ты меня не знаешь! Никогда не знал и никогда не узнаешь! Я принадлежу…
— … Абарату, — закончила Кэнди во сне.
— Да, она такая, — тихо произнес Шалопуто.
— Это, конечно, прекрасно, — пробормотал Джон Хват, — но я надеюсь, что это не ее последние слова!
Кэнди не стала возвращаться к алтарю. Она знала, что туда ей не добраться. Люди преподобного находились всего в нескольких шагах от нее. Она подняла руки ладонями вверх.
— Если хотите меня взять, — сказала она, глядя на них с откровенным презрением, — то вперед. Но осторожнее. Я кусаюсь.
— Не обращайте внимания! — рявкнул Билл. — У нее нет настоящей силы!
Пятеро из его людей послушались своего пастуха и бросились, чтобы ее схватить. В эту секунду двери содрогнулись, и болты, которыми удерживались на месте металлические задвижки, вылетели из своих гнезд. Через секунду то же произошло с засовами.
Пятеро смельчаков, попытавшихся схватить ее, передумали. Лишь отец Деборы Хакбарт (которая когда-то была подругой Кэнди, а позже стала грозой всей школьной площадки) выступил вперед, чтобы сделать то, от чего отказались остальные. В школе его дочь всегда хвасталась благородным происхождением; отсюда, говорила она, ее изящная фигура и великолепные манеры. Однако если все это у нее и было, то унаследовала она их не у толстого отца, который теперь больно вцепился Кэнди в руку.
Она почувствовала на лице движение воздуха, и знакомый голос произнес:
— Немедленно отпусти ее.
Кэнди посмотрела на дверь, откуда шел голос. Хотя она была закрыта, сквозь нее прошли Диаманда и Генри Мракитт, стоявшие теперь внутри церкви.
— Я сказала, отпусти, — повторила Диаманда. — Не вынуждай меня заставлять.
— Хотел бы я на это посмотреть, — хохотнул отец Деборы.
— Как скажешь.
Она начала шептать; произнесенные слова образовали перед ее лицом клубящееся облако, которое набросилось на Хакбарта по едва заметному движению ее указательного пальца. Через секунду слова уже были на нем, кружась у головы. Свободной рукой он пытался от них отмахнуться, но это не помогло: они жалили его, вызвав у Хакбарта взрыв ругани. Он отпустил Кэнди и начал обеими руками их прогонять.
— Ты должна проснуться! — сказала Диаманда.
— А мама? Я не могу…
— Я о ней позабочусь. Возвращайся в Абарат. Немедленно! Ты нужна там.
Кэнди начала пробуждаться. Она слышала, как Диаманда говорит ей вдогонку:
— Защити их, дитя! Ты единственная, кто может ее остановить.
— Остановить кого? — пробормотала она.
— Войну. Войну между Ночью и…
Кэнди открыла глаза, и последнее слово Диаманды — «Днем», — упало на ничейную землю между снами и пробуждением. Она огляделась и увидела своих друзей — Шалопуто, братьев Джонов, Женеву и Тома.
— Все в порядке, — сказала она. — Я вернулась.
Глава 23
Больше не чужой
Конечно, у всех немедленно возникли вопросы. Где Кэнди побывала? Кто (или что) встретился ей на пути? С чем она так отчаянно боролась в своем сне?
— Это непросто объяснить, — сказала Кэнди. — И я хочу есть. Может, мы где-нибудь поедим, и я вам всё расскажу?
Предложение было поддержано единогласно. Проголодались все.
— Мы пойдем вперед, — сказал Хват, — поищем, где остановиться. Восемь пар глаз лучше, чем одна.
С этими словами он и его братья спустились по трапу на пристань, а остальные неторопливо последовали за ними. Кэнди поразила стоявшая в гавани странная тишина. Хотя пристань не была пустой — на лодках у причала трудились рыбаки, а улицы, что вели в город, заполняли люди, — все говорили очень тихо. Не слышалось ни криков, ни ругани рыбаков, ни смеха и болтовни женщин на рынке. Помалкивали даже большие абаратские чайки, гораздо более шумные, чем их родственницы в Иноземье. На самом деле их, за исключением самых старых, едва ли способных летать, в гавани не было вообще. Они пропали, и единственным указателем на их количество в прошлом являлись белые пятна, усеявшие дамбу там, где они когда-то сидели.
Кэнди незаметно тронула Шалопуто за руку.
— По-моему, здесь что-то не то.
— Я тоже так думаю, — ответил он тихо. — Но что?
В поисках ответа Кэнди внимательно осматривала улицы города, выстроенного на крутом склоне высокого холма. Вдоль извилистых улочек стояли аккуратные побеленные дома. Многие окна были закрыты, занавески опущены. Жители города не хотели даже смотреть наружу, тем более выходить.