— О, ради Малыша! Только взгляните, доктор Щипцоверн! Эта… эта несет яйца! Как отвратительно. Посмотрите вот на тех… на них кучи личинок… Это какой-то кошмар.
— Ты правда так думаешь? — спросил Щипцоверн, с отстраненным любопытством глядя на изображение. — Это ведь просто жизнь. Мы не можем судить ее. По крайней мере, я не могу.
— Простите, доктор. Возможно, вы правы. Это всего лишь другие виды живых существ.
Она собиралась сказать что-то еще, но тут дверь в личные покои Роджо Пикслера отворилась, и вошел великий архитектор.
— Что происходит, Щипцоверн?
— Я как раз собирался предупредить вас, сэр.
— Нет нужды. За тобой тоже следят, помнишь?
— Я не знал…
— Не знал, что некоторые экраны, на которые ты смотришь, смотрят на тебя?
— Да.
— Ну так теперь знай.
Он закрыл дверь в свою комнату, медленно переставляя усталые ноги, ступил на один из дисков и принял свою обычную позу: сложил руки за спиной, левую в правую, и позволил диску прокатить его по всему залу, исследуя в это время экраны.
Зал был таким огромным, а количество экранов столь велико, что ему потребовалось несколько минут, чтобы пролететь мимо них и вернуться на место, где оставались Щипцоверн и Каттаз. Когда Щипцоверн получил возможность взглянуть на своего наставника вблизи, он забеспокоился. Пикслер выглядел гораздо хуже, чем когда спускался в глубины Изабеллы. Его кожа побледнела, на ней выступили капли пота. Влажные волосы прилипли к черепу.
— Позвольте мне осмотреть вас, сэр. Провести краткий анализ.
— Я же сказал тебе, Щипцоверн. Я в порядке. Никогда не чувствовал себя лучше.
— Но ведь вы были в батискафе, когда его захватили реквии.
— Да, и я находился ближе к смерти, чем когда бы то ни было. Но реквия — древнее создание, Щипцоверн. Ей не интересно, живет человек или умирает.
— Вы не просто человек, сэр. Вы Роджо Пикслер. Отец Малыша Коммексо.
— Да. Да. И я не собираюсь умирать. Ни сейчас, ни потом.
— Никогда, сэр?
— Ты меня слышал, Щипцоверн. Никогда. Будущее принадлежит мне. И это яркое будущее, полное возможностей. Я не могу позволить себе умереть.
— Хотелось бы верить вам, сэр…
— Но?
— Но расплод, сэр…
— Это и есть они? — равнодушно спросил Пикслер. — Потрясающе.
— Наши записи говорят…
— Забудь о записях. Они ничего не стоят.
— Но сэр, ведь это вы их создали.
— Нет, Щипцоверн. Когда я это писал, я был другим человеком. Тот человек ушел.
— Ушел, сэр?
— Да, Щипцоверн, ушел. Отчалил. Покинул здание. Умер.
— Вы выглядите больным, сэр, — сказал Щипцоверн медленно, будто говоря с идиотом. — Но… вы не мертвы. Поверьте мне.
— Ну нет. Большое спасибо, конечно, но лучше я не буду тебе верить. У меня теперь есть советники получше.
— Сэр?
— Они поняли, что наши соседи на Горгоссиуме, особенно эта тварь Ветошь… — при этих словах его черты охватила поднимающаяся волна конвульсий, мышцы начали дергаться, и было ясно, что действуют они самопроизвольно, а не по его приказу. — Она собирается отрезать острова от естественного света.
— Откуда вы знаете, сэр? — спросил Шипцоверн.
— Я смотрю на экраны, доктор. Вся эта масса кишащего расплода закрывает небеса. Будет радикальное, даже катастрофическое падение температуры. Метели на островах, где раньше не выпадало ни снежинки. Посевы на полях погибнут. Скот замерзнет. В сельских общинах начнется гибель людей…
— Люди могут зажечь костры, — сказала Каттаз.
Пикслер посмотрел на женщину с откровенным презрением.
— Прочь, — сказал он. — Ты меня оскорбляешь.
— Почему?
— Мне не нужны причины. Просто уходи.
— Мистер Пикслер, прошу вас.
— Не хнычь, Щипцоверн. Я знаю, что между вами происходит. Я наблюдал, как ты вьешься вокруг нее. Разве ты не понимаешь, что из-за любви ты выглядишь нелепо? — Он посмотрел на Каттаз. — Ты все еще здесь? Я же сказал — прочь.
Каттаз посмотрела на Щипцоверна, надеясь на помощь, но его лицо было непроницаемым, эмоции оставались скрыты. Она так и не дождалась, что он за нее вступится. Делать этого он явно не собирался.
— Простите, что оскорбила вас… сэр, — монотонно произнесла она и ушла.
— Значит, Бабуля Ветошь создала себе армию, — продолжил Пикслер, как будто ничего не произошло.
— Разве? — спросил Щипцоверн. Его взгляд застыл на экранах, где был один только расплод.