— Прекрати таращиться на чертовых насекомых. Они — лишь часть ее замысла. Лучше посмотри сюда.
Он указал на несколько экранов, где показывались записи с легионами заплаточников, маршировавших пугающе четким шагом и поднимавшихся на борт военного корабля, а также живые съемки с тех самых судов, что пробивались сквозь темные воды Изабеллы. Единственный свет, который у них был — лампы на носу кораблей, подобные сверкающим глазам, и множество малых воздушных огоньков холодного сине-белого цвета, летящих рядом, над и позади эскадры.
— Вы имеете в виду этих тупиц? — спросил Щипцоверн. — Это же заплаточники. Тряпье и грязь! У них нет мозгов. Она могла научить их маршировать, но вряд ли они умеют что-то еще.
— Думаю, она дает тебе увидеть клоунов, которых ты никогда не примешь за солдат. Матриарх в своем роде очень умна, — сказал Пикслер.
— Матриарх? Так они ее называют? Хм. Она — психованный пережиток дней империи. Сомнительно, что она знает, какой сейчас год.
— Возможно, она действительно тронута безумием, Щипцоверн. С другой стороны, это может быть всего лишь представление, чтобы ты поверил в ее безобидное сумасшествие.
— В здравом она уме или нет, — ответил доктор, — реальная сила — не она. С самого начала это был Тлен.
— Никогда не стоит недооценивать женщину. В конце концов, Матриарх убедила встать в ее ряды некоторых очень могущественных сторонников. А это силы, назвать которые не осмелюсь даже я. Они не видят мир так, как его видим мы, поделенным на Ночь и День, Черное и Белое.
— Добро и Зло?
— Они сочли бы эту идею абсурдной.
— Значит, эти создания — ее сторонники?
— Так она считает.
— А вы — нет.
— Думаю, сейчас она им полезна. Они потакают ее мечтам об основании имперской династии.
— А она не старовата, чтобы рожать детей?
— Нет нужды рожать детей в мире тайн, где обитает эта женщина.
— Понимаю.
— Ничего ты не понимаешь. Вообще ничего.
— Нет, нет. Не понимаю.
— Отлично! — весело произнес Пикслер и положил ему на плечо липкую, холодную руку — руку мертвеца, подумал Щипцоверн.
— Ты все еще способен признать свое невежество. Значит, надежда есть, Щипцоверн. Веселей, доктор!
— Я не могу. То есть, конечно, если вы захотите…
Он попытался выдавить из себя улыбку, но зрелище это оказалось довольно жалким.
— Забудь, — сказал Пикслер.
Улыбка Щипцоверна тут же погасла, и он заговорил вновь:
— Наш город в опасности?
— Спроси себя: что наши источники говорят о ее планах?
— Что она хочет погрузить Абарат во тьму. Но… огни Коммексо все еще сияют.
— Верно.
— Может, нам следует ее умиротворить? Притушить их, например, процентов на пятьдесят, пока она не повернет свои военные корабли обратно.
— Это ее не обманет. Мы должны стоять на своем, или она разрушит город и все, чем он может стать.
— А чем…
— Этот разговор для вечера без военных кораблей, Щипцоверн. Иди в спальню. Поговори с той женщиной, у которой молоко и печенье.
— Миссис Любовь.
Пикслер пришел в ужас.
— Во имя всего, какой извращенец так ее назвал?
— …мм…
— Из твоего тупого выражения лица можно сделать вывод, что это был я.
— Да.
— Ладно, мы это исправим, когда закончится Последняя Великая Война, и мы выиграем мир.
— Вы в этом так уверены, сэр…
— А есть причины сомневаться?
— Войны очень непредсказуемы, сэр. Еще несколько минут назад мы не знали, что у Бабули Ветоши есть армия заплаточников. И… эти ее союзники.
— Высшие Силы, — подсказал Пикслер.
— Мы понятия не имеем, кто они, да?
— Можно и так сказать. Если б я о них что-то знал, я бы тебе сказал. Конечно, не сами сведения, а только то, что я о них знаю.
— Вы мне больше не доверяете?
— Щипцоверн, я тебе никогда не доверял.
— Как? Почему?
— Потому что ты слишком много думаешь и слишком мало чувствуешь. А это может погубить империю.
Довольно долго Щипцоверн изучал пол у своих огромных ног.
— Если мне будет позволено высказаться, сэр…
— Высказывайся.
— Мне нравится Каттаз. Это самые настоящие чувства. По крайней мере, я так думаю. Может показаться глупым, что одноглазый ученый средних лет с навязчивым неврозом надеется на ответную преданность, но если это глупо, пусть так оно и будет. Я настаиваю на своих чувствах, каким бы нелепым я не казался.
— Хм.
Теперь архитектор смотрел в сторону, глядя на экраны и не видя их. Когда он взглянул на Щипцоверна, с его чертами что-то произошло. Хотя он все еще был Роджо Пикслером, в нем появилось нечто иное — возможно, та же сила, что вызывала подергивание его лица. Она сочилась сквозь его поры, и в каждой капле пота имелось крошечное количество черной жидкости, что украшала его бледные черты, подобно совершенным черным алмазам.