Все эти обязанности делали детей взрослее гораздо раньше, чем городских. Ответственности за ведение хозяйства было несравнимо больше, больше забот, о которых я даже не подозревала, живя в городе с электрической плитой и водопроводом. Подростки раньше взрослели, раньше понимали «как устроена жизнь», раньше вступали во взрослые взаимоотношения и создавали семьи.
Я чувствовала себя наивной и неопытной в деревенских компаниях, неумехой, которая не знает, как доить корову или свернуть курице голову. Местные подростки меня вряд ли бы приняли, если бы не Лиля. Она была «своя» и меня автоматически принимали как её подопечную в любой компании, где бы мы ни оказались. Иногда её советы здорово выручали меня.
Радостно надевая расклешённый бирюзовый плащ, в котором приехала из города, ботиночки с блестящими заклепками на шнуровке, так как после дождя развезло дороги, я довольная своим видом шла за Лилей на прогулку. Она, усмехаясь, оглядывала меня: «Куда это ты так вырядилась? Иди, переодевайся в калоши и тужурку какую, попроще. А то ты будто только из Парижа приехала нашу грязь месить. Не надо девчонок «драконить» – я в этом месяце обещала не драться». Я, вздыхая, но доверяя ей больше, чем себе в этих вопросах, перелезала в резиновые сапоги и теплый серый кардиган тёти Гали, принимая «приличный» местный вид.
Когда мы отправлялись вечером гулять по абатским улицам, я с упоением вдыхала особенный деревенский запах природы и дыма от топящихся бань, слушала вечернее кукареканье петухов. «Хорошо, тут у вас», – заключала я, – «кукареки петухают…», нечаянно путая слова. Лиля заходилась раскатистым хохотом: «Кукареки? Ха-ха-ха, петухают? Ха-ха-ха! Совсем в своем городе свихнулась! Ха-ха-ха!» и мы шли дальше – весело бродить по улицам, рассказывая друг другу все-все новости, радости и горести, которые произошли с нами за год.
В Абатске было занимательно ходить куда-то с тетей Галей, потому что многие знали её саму, мужа, детей; здоровались; вступали в разговоры; передавали новости об общих знакомых. Иногда казалось, что все жители друг друга хорошо знают и представляют собой большую-пребольшую семью с кучей родни. От этого появлялась уверенность в безопасности, ведь в семье не обидят. Двери в домах запирались только на ночь или когда хозяева уезжали по делам. В остальное время кто угодно мог зайти в гости. Это было невероятно для города и опять же, каким-то кругом всеобщего доверия связывал всех жителей поселка.
Особенно мне нравилось, что можно было спросить у Лили или тёти Гали про любой дом и мне рассказывали, чей он, интересные факты из истории этого семейства. Такая всеобщая ненарочная информированность, близость друг к другу даже посторонних людей, связывала незримыми узами всех, кто ходил по этим улочкам, сидел в парке на скамеечке, делал покупки в одних и тех же магазинах.
Преобладающими домами были одноэтажные, хотя встречались и двухэтажные дома с квартирами в центре поселка. Почти возле каждого дома пестрел и благоухал палисадник с самыми душистыми и яркими цветами. От этого Абатск летом напоминал большой цветущий сад. Главная улица Ленина, тенистая и не широкая, начиналась от въезда в поселок и вела к реке.
Река Ишим, на первый взгляд спокойная, обладала непокорным и жестоким характером – вдоль её русла с крутыми поворотами, течение местами было стремительным и опасным, берега крутыми и неприступными. Каждый год её непредсказуемость уносила жизни людей. При этом расплачиваясь с искателями древностей необычными «подарками» – костями мамонтов, которые когда-то бродили по этим равнинам.
Завороженно сидела я теплыми августовскими ночами, задрав голову в темноту, где каждая звездочка была на своем месте, яркая, видимая, не потерянная в свете отблесков городского освещения; смотрела, как пролетают и падают персеиды, загадывала нехитрые свои желания. Запахи трав, земли, навоза и дождя пьянили. Свежее теплое – только из-под коровы – молоко с печеньем на кухне, разговоры о самом важном на свете и ни о чём одновременно, наполняли спокойствием и гармонией.