– А, – махнул рукой старик, – ну их... Однажды Бог посмотрит на мир и скажет: «А ну вас» – и махнет рукой. И тогда мир содрогнется. Тогда люди поймут.
«Хороший старик, – подумала Марина. – Очень хороший старик. Красивый. На деда похож».
Она уже давно не вспоминала деда, но теперь ей казалось, все это время он был с ней. Наверное, он и сейчас смотрит на нее с высоты – и плачет.
«Почему они не понимают? – сказала Марина. Почему? Если бы ты знал, дед, если бы только ты мог знать...»
– Але! Юля?
В трубке раздалось невнятное мычание.
– Ты ешь?
– Нет. Кто это?
– Это я! Слышишь?
– Марина? Ты где?
– На остановке.
– А?
– На остановке!
– Я сейчас приду.
– Нет, не надо. Лучше на площади.
– Что?
– У метро! На площади!
– Лошади? ..
Старик оказался прав: слышно было неважно.
И все-таки это телефон: пускай плохо – но слышно– Можно позвонить Юле, и если она услышит, то придет. А она услышит. Обязательно услышит.
– Я тут уже полчаса сижу, – сказала Марина.
– Извини, папа просил хлеба купить.
– Ты уже знаешь?
– Знаю, отец сказал.
Какое-то время они молчали. Юля грустно наблюдала за толстой женщиной с сумками и ребенком: она страшно ругалась, потому что не знала, куда деть сумки, а потом не знала, куда деть ребенка. Он путался у нее под ногами и плакал. Она поставила сумки, всплеснула руками и сказала:
– У других – дети как дети! А ты – наказание какое-то!
Ребенок заплакал еще громче. Он тер кулаками зареванные глаза и повторял: «Ма-а-ма... ма-ма-а... »
– Странная она, – сказала Юля, – он же тоже человек.
– Ма-а-а-а-а-ма, – не унимался ребенок.
И вдруг замолчал, как будто понял: его услышали.
– А мама как? – спросила Юля.
– А ну их...
– Я понимаю. Давай сходим куда-нибудь? Может, в Парк культуры?
Марина молчала.
– Тогда просто пройдемся. Хочешь, в центр поедем, на Патриаршие пруды? Давай?
– Ма-ма-а! – снова заплакал ребенок. – Ма-аа-а-а-ма!
В метро было душно, и, когда они вышли на улицу, Марина впервые за эти несколько дней почувствовала облегчение.
У магазина «Наташа» стоял фотограф с обезьянкой: обезьянка доставала из его кармана орехи и отправляла в рот. Иногда она искоса поглядывала на прохожих, как будто говорила: «А ну вас» – и снова доставала из кармана орех. Один из прохожих остановился, чтобы посмотреть, как ловко она это делает: наверное, она не понимала, что в этом может быть интересного, и, чтобы его не видеть, отвернулась.
– Маша, – сказал фотограф, – это нетактично. Дети несли разноцветные шары и улыбались.
Казалось, если сейчас кто-нибудь бросит обертку на тротуар или скажет грубое слово, его немедленно закуют в цепи и бросят в темницу. Это был другой мир. И даже женщины тут были другие: красивые и беззаботные. «Какое хорошее место», – подумала Марина. И улыбнулась.
Юля сразу заметила в ней эту перемену. Глупо было радоваться, когда Марина так несчастна. Но теперь ничто не могло омрачить их радости, потому что трудно грустить, когда тебе четырнадцать и ты влюблен.
– Давай выпьем сока, – предложила Юля. Фонтан и кафе «Лира», фотограф и обезьянка все тут напоминало о Коле. И даже лица прохожих казались Юле знакомыми. Марина это знала и завидовала Юле. Она тоже хотела влюбиться, но у нее не выходило. Когда-то ей нравился Сережа из девятого, а потом Юра из одиннадцатого. Но это быстро прошло.
– Я тут одно кафе знаю, – сказала Юля, – мы там однажды с Лизой были: на углу, где почта.
– Кто откажется от стакана апельсинового сока в жаркий летний день?
Они сидели в недорогом кафе на углу Малой Бронной, пили сок и говорили о Коле. Марина хотела понять, как это бывает, что чувствуешь, когда любишь, – и не могла. Они сидели под красным зонтиком, заслонявшим от жаркого солнца белый стол, на котором еще можно было различить разводы от кофе, который когда-то разлила Лиза, а также, глубокие порезы, похожие на шрамы, и невидимые следы чьих-то прикосновений. Сколько людей успело побывать в этом маленьком кафе, сколько судеб тут переплелось – просто странно.
Однажды, устроившись за одним из этих столиков, Вера увидела, как Лиза переходит дорогу, и окликнула ее (она едва вспомнила ее имя). С тех пор Лиза полюбила это кафе и однажды пришла сюда с Юлей. И тогда они тоже говорили о Коле. Коля знал это кафе раньше: как-то он был тут с Коленым.
Пройдет месяц, а может, год, и Марина придет сюда снова. Она придет не одна. Почему нет? И тогда он скажет: «Я тебя люблю». И начнется еще одна история.
– Странный тип, – сказала Марина. – Где-то я его видела.
– Кто? – не поняла Юля.
– За тобой.
Юля обернулась.
– Ты его знаешь, – сказала она, – это Витамин.
– Витамин, – вспомнила Марина. – Именно!
Ночью, когда папа ввязался в драку, он тоже был там, на площади. Это он был в косой куртке.
– Что ему тут надо?
– Ничего не надо, – удивилась Юля. – Просто шел мимо – и зашел.
Марина допила сок и встала: – Пойдем?
– На пруды?
– На пруды.
Витамин посмотрел на часы и тоже встал. Его круглая голова и плоское лицо – все это действительно напоминало таблетку, – наверное, поэтому он получил это смешное прозвище. К круглой голове самым нелепым образом было наспех приделано долговязое туловище. Его румяное гладкое лицо украшала застенчивая улыбка. Если бы Марина была писателем, она бы сказала о нем так: луноликий и солнцеподобный Витамин. И добавила: злой и гадкий. Но скажи она кому-то, никто бы не поверил, что этот расплывшийся в добродушной улыбке блондин, этот голубоглазый ангел может ударить человека.
– Пора, – сказал Витамин.
Только теперь Марина заметила, что он был с приятелем, – наверное, он отходил, а потом вернулся. Марина никогда его не видела. На вид им обоим было лет по шестнадцать.
«А он ничего, – подумала Марина и спохватилась: – Кто – ничего? Этот монстр? Какое нелепое прозвище – Витамин».
– Марина, ты забыла кошелек.
Уже смеркалось, когда девочки вышли из метро.
По дороге домой они снова говорили о Коле. Теперь Марине казалось, она вспомнила, что значит – любить, потому что она много раз была влюблена, просто это быстро проходило.
– А по-настоящему, – сказала Марина, – только один раз.
– Это когда?
– Давно.
– Я его знаю? – спросила Юля.
– Нет.
– А почему я никогда об этом не слышала?
– Не знаю почему. Сначала я боялась, что ты будешь смеяться, а потом я об этом забыла. – А почему я должна смеяться?
– Потому что он намного старше.
– Намного – это как?
– Десять, двадцать... На тридцать лет.
– И что в этом смешного? – спросила Юля.
– Наверное, ничего.
Юрий Петрович был директором НИИ, где работал Евгений Николаевич, но это не мешало их дружбе. В детстве они жили в одном дворе, и их родители тоже дружили. Петрович – так называл его папа. Это была старая дружба, проверенная временем, выдержанная, как хорошее вино.
Когда Марина была маленькой, Петрович приходил к ним каждую субботу, и всякий раз она ждала этого дня, как ждут дня рождения или Нового года. «Дядя Юра пришел!» – кричала Марина и бежала в коридор, чтобы встретить его первой. Когда ей было десять лет, Петровича назначили директором – и Марина им гордилась. Три года назад Петрович женился и теперь приходил реже. Его жена, тетя Люся, Марине сразу не понравилась.
Тетя Люся, пышная брюнетка, пахнущая французскими духами и громкая, как сто барабанов, работала в художественном салоне и много говорила о картинах. Марина любила картины, но от этих разговоров у нее болела голова и она хотела спать.
С годами Марина стала замечать, что с появлением в их доме Петровича она вдруг теряется и страшно глупеет. Наверное, в его глазах она выглядела смешной – так ей казалось. Когда он приходил, ей хотелось умереть – только бы он не видел, какая она дура. Что касается Петровича, его сердце переполняла нежность: своих детей у него не было, и его привязанность к Марине, которую он знал с первых дней ее жизни, доходила до страсти. Он целовал ее при встрече, дарил ей подарки и обращался с ней, как с маленькой, то есть любил. Но как раз это было хуже всего. «Я уже не ребенок, – хотела сказать она. – Я тебя люблю!» Но вместо этого она говорила: «3драсти, дядя Юра. Как дела, дядя Юра?» И улыбалась. И краснела.