– К кому?
– К тете Елене.
– Почему?
– Потому что к ее мужу ты пойти не можешь.
– Логично, – согласился Александр Иванович.
«Хитрый, – подумала Юля. – И как ловко притворяется! Думает, я не вижу».
– Потом, Лизу позовем.
– Это рыжая?
– Рыжая. И Тусю, потому что это ее подруга. Если звать Лизу, тогда Максима Елкина тоже надо позвать. Коля, Марина, Лиза, Туся и Максим. Это сколько? Пять? Больше никого не хочу.
– А Ира?
– Ира уехала:
– Выходит, шесть – если с мамой.
– Тогда я иду в магазин? – спросила Юля.
– В магазин иду я.
– Пап, только честно, ты боишься, что меня снова украдут?
– Глупости. С чего ты взяла?
«Украдут», – повторил про себя Александр Николаевич. Это звучало странно. Можно украсть велосипед. Даже собаку можно украсть. Но украсть человека? Украсть у него единственного ребенка, вот именно, ребенка – это даже не страшно, этого просто не может быть.
Если бы Юля умела читать мысли, она бы сказала: «Папа, я уже не ребенок!» Но Юля не умела читать мысли.
– Пап, а их теперь посадят в тюрьму?
– Не знаю. Этот, как там его... Коленый, что ли? Его посадят. А тем еще рано в тюрьму.
– А куда не рано?
– В каком смысле? – не понял Александр Иванович.
– Ну, есть же детская колония, разные места. Жалко, если Витамин в тюрьму попадет.
– Это его-то жалко? Я бы его за ноги повесил этого твоего Витамина. И что за прозвище такое?
– Пап, он – хороший. Хороший и глупый. Он не виноват. Это Коленый.
– Не виноват, – передразнил ее папа. – Хватит, не желаю больше о них слышать. Я иду в магазин.
Если бы их не нашла милиция, он нашел бы их сам – и убил. Он – врач, и всю свою жизнь он помогал людям, не жалея сил. Но это другое: он не хотел жить с ними на одной земле. Он желал им смерти. Это было сильнее его.
– Пап, – спросила Юля, когда он уже был в дверях, – а те люди, хозяева той квартиры, когда вернутся, они оставят нам Негодяйку?
– Если они оставили Витамину ключи, почему бы им не оставить нам кошку?
– А если серьезно?
– Не знаю. Мы попросим – и они отдадут.
– Может, они уже приехали? И ищут Негодяйкy – а ее нигде нет.
– Может, приехали.
«Мр-мяу, – сказала Негодяйка и потерлась о Юлину ногу. – Мр-р-р».
Утром Александр Иванович пошел за хлебом. Он вернулся только через два часа. От него пахло портвейном.
– Пап, ты что, с ума сошел?
Александр Иванович сиял как медный таз.
– Ура! – сказал он. – Негодяйка остается у нас!
– Ты с ними говорил? Они приехали?
Александр Иванович икнул и сказал: – Очень симпатичные люди.
– Негодяйка! – закричала Юля и бросилась в комнату. – Негодяйка, ты остаешься!
Елена Викторовна испекла пирог с капустой первый раз в жизни, потому что это всегда делала Генриетта Амаровна. Юля резала салаты. Марина накрыла на стол. Александр Иванович хочет спать, но через час встал и опять пошел в магазин: он забыл купить хлеб.
Когда в дверь позвонили, от волнения Юля чуть не потеряла сознание.
– Марина, я одеваюсь!
– Юля, – сказал папа, – это я!
Первой пришла Лиза. С ней был Максим. Юля как раз хотела закрыть дверь, когда в проем просунулась его голова. Он виновато смотрел на нее поверх очков и улыбался.
– Поздравляем! – Он протянул Юле три чудесных лиловых ириса.
– Какие красивые!
Едва они вошли в комнату, как снова раздался звонок.
– Это Коля, – объяснила Юля. – Коля открываю!
Юля открыла – на пороге стоял Евгений Николаевич.
– Я зашел домой, а Генриетта Амаровна сказала Марина у тебя. Вот – это конфеты. Поздравляю. Три высокие розы, как три журавля, описали круг в воздухе и, совершив короткий перелет, застыли у Юлиного лица....
– Это вам.
Из комнаты выглянула Марина:
– Дядя Юра!
– Это Юрий Петрович, – объяснил Евгений Николаевич.
«Вот и он, – подумала Юля. – А он симпатичный. Немного лысый. И староват. Но какие розы! А улыбка!»
– Спасибо. Как пахнут! – сказала Юля. – Проходите.
– Что ты, – смутился Евгений Николаевич, мы просто хотели поздравить.
Наверное, он пришел домой за вещами, но один идти боялся, поэтому взял друга. А когда узнал, что Марины нет, расстроился и пришел, чтобы ее увидеть.
– Ну уж нет, – вмешался Александр Иванович. Проходи. И ты, Петрович. Что вы на пороге стоите? Как в гостях; честное слово. Он закрыл за ними дверь – и снова раздался звонок.
– Я открою, – сказала Юля. На этот раз пришел Коля.
«Как хорошо, – подумала Юля. – Коля и Петрович. Стыдно быть счастливой, когда лучшей подруге плохо».
– Постой! – вспомнила Марина. – Подарок! Она выбежала на лестницу и через десять минут вернулась.
– Вот, – сказала Марина, – это тебе.
Это был не велосипед, потому что велосипед у Юли уже есть, и не пушистый котенок, потому что у нее есть Негодяйка, – это были ролики, самые настоящие ролики – новые и очень красивые.
– Марина, это стоит целое состояние!
– Понимаешь, – объяснила Марина. – Это дедушка подарил, то есть оставил, а Коля... и милиция... Неважно. Это тебе.
– Марина, ты сошла с ума!
Александр Иванович открыл шампанское. Теперь все были в сборе.
25
– Я бы хотела умереть, – сказала Туся. – От меня одни неприятности. Нет, действительно, зачем я живу?
Мама ушла к подруге, и Туся осталась одна. Она ходила из угла в угол, металась по темным комнатам – упивалась своим одиночеством, наслаждалась своей болью.
– Нет, действительно, зачем?
Ей бы хотелось влюбиться – но она не могла любить. Ей бы хотелось написать стихотворение но она не умеет! Она бы хотела броситься Лизе на шею и просить прощения, но она ей не нужна!
Наверное, она этого заслуживает. Она одна во всем виновата – но почему, почему так больно?
– Я себя не навижу, – сказала Туся.
И почему человек никогда не знает, как он выглядит со стороны? Когда крутишься перед зеркалом это одно. А потом идешь по улице и случайно видишь в витрине свое отражение. Вот тогда ты понимаешь кто ты на самом деле: пустышка, дура, никто.
Туся вошла в ванную и остановилась: из зеркала на нее смотрело бледное, заплаканное лицо – красивое лицо. У нее такие умные, такие внимательные глаза – серые глаза. А волосы? Длинные каштановые волосы. У нее правильные черты лица. И хорошая фигура. «Ты такая красавица», – любила говорить Лиза. Но разве в этом дело?
– Почему, почему я так себя ненавижу?
Туся вернулась в комнату. Все в этом доме вызывало у нее отвращение: и китайский фарфор, и иконы в золотых окладах, и хрустальная люстра, черт бы ее побрал. Зачем, зачем жить? Чтобы бить китайский фарфор и покупать новый? Чтобы каждое утро вытирать пыль с хрустальной люстры? Зачем?
В половине восьмого позвонила Юля.
– Туся, ты где?
– Я иду, – сказала Туся.
Она вернулась в комнату, села на ковер, на котором нет и никогда не будет ни одной пылинки, и долго сидела неподвижно – так долго, что ей стало казаться: она умерла.
Ей даже подумать было страшно, что она может туда пойти. Они – веселые и беззаботные. Они добрые. А она? Она – другая, и все это видят. Она никому не нужна. У Юли есть Марина, у Лизы Максим. Она им не нужна. И пускай.
– Я это сделаю, – сказала Туся. – Что бы ни случилось, я это сделаю, и никто не сможет меня остановить. Я это сделаю, клянусь.
Вероятно. Но это будет потом.
Жизнь только начинается. Она многое поймет. И начнется еще одна история. И завяжется еще один роман.
– Я это сделаю, – сказала Туся, – вот увидите.
Не сейчас – потом.
Она хотела, чтобы это навсегда врезалось им в память. Она будет являться им по ночам. Она никогда им не простит. Никогда.
Но это уже другая история.