Золотые песчинки дрожали: где-то там далеко взбирался по небосводу Орт. Его свет обнимал Мэй, заставлял вуаль ее завесы мерцать. Но всё, что видел Карш — чёрный пепел. Лишь пламя Бездны могло обратить камень и дерево в пыль. Вариол шёл по пепелищу, и это была его личная пустошь Дартау. Вот что-то блеснула и, наклонившись, Карш поднял единственное уцелевшее. Оттер ладонью сажу...
Ноги подломились, и тхару рухнул на землю, взметнув чернильное облако пыли и смешав пепел с песком. Карш закричал. И крик его разнесся над городом, холодя сердца всех, кто его слышал. Этот крик не мог принадлежать ни тхару, ни зверю, ни птице. Никому, по эту сторону мира.
Карш кричал, пока не охрип, а после повалился и зарыдал, сжимая в руках единственное, что уцелело в пожаре — чёрную раковину лунника.
Эпилог. Час пустоты
Есть в Аббарре особый час. Час полного покоя. Когда ночные гуляки уже легли, а дневные жители еще не проснулись. Когда караваны были разгружены или еще не вышли на погрузку. Самое тихое время. Иногда всего мгновение, а иногда кварта часа. Тишина, когда город спит, и в воздухе поет сам песок.
Вэл Стурион любил этот миг покоя. Ему казалось, что время замирает, уставши, опускается на табурет, и наливает себе кружечку лимры. И весь мир ждет, пока оно отдохнет и вновь отправится в путь. В этот момент Стурион чувствовал вечность. Ощущал как стирается граница между былым и настоящим, как будущее становится пластичным и принимает любую форму, стоит лишь захотеть.
Особо он чувствовал этот миг безвременья в дни Пустоты, что пролегали между сменой сезонов. В эти дни даже Орт пробуждался с неохотой, а город замирал в предвкушении праздника, или изморенный гуляньями отсыпался после него.
Минул сезон Бурь и начался сезон Пробуждения. Так уж совпало, что ознаменован он был спасением супруги Орму и их сына, милостью Мэй, отозвавшей орхов обратно в белый песок и стараниями Белого Пса и Хранителей, закрывшими бреши меж миром Тхару и Бездной. Аббарр выстоял, затянул раны, но не избавился от шрамов. На месте дома цветочницы Критару всё так же зияло чёрное пятно, убрать которое не удалось даже выскребая камень. Шептались, что сам Гаар опалил это место, и жар тот шёл из Дартау, а значит скверна отпечаталась так глубоко, что, даже разобрав камни до основания, не очистить город от этой печати боли. Вторая такая отметина была на месте сгоревшего сиротского приюта. Одни горожане ратовали за водружение на месте этих проклятых мест храмов, дабы вечно горящий свет Интару очистил их. Другие считали, что не стоит прикрывать символы уязвимости великого оплота, дабы мысль о том, что Хаос поджидает рядом, не стерлась из памяти и не сделала беспечными жителей Мэйтару. Но нашлись и такие, кто увидел в этом знаки начала конца, кто падал ниц в пепел и целовал чёрный камень, кто пел гимны тьме и смеялся, когда Стража цветка волокла его прочь. Много было работы у Орму и Совета, у Белых Псов и служителей зелёного Пламени. Чтобы заглушить пропевший Рог Скорби, праздник Оборота, священный Мэйнаейр, прошёл с невиданным прежде размахом, вновь наполнив белый город смехом и радостью.
Но как и всему плохому, хорошему тоже приходит конец, иначе не было б отличий между ними. Хоть по улицам легкий ветерок ещё гонял яркие лепестки цветов и развивал ленты и штандарты, но город спал. Оттого этот час пустоты выдался особо глубоким.
Во всей этой суете и горячечном веселье, казалось не было тех, кто знал какой ценой был добыт покой и праздник. Жертвам семей, пострадавшим от Пожирателя были сделаны щедрые дары, для сирот воздвигли новый приют, воины получили награды, белые псы укрепили свою мощь... А вот имя пепельной птички и синего бистеныша, казалось, жило лишь под крышей дома Стуриона. Ни один вечер не обходился без историй рассказанных шепотом под одеялом о смелом Азурите и Белой Длани Дракона, остановившей Гаара. Истории эти росли и менялись и часть, Стурион, притаившись у двери в спальню сирот, слушал их, чувствуя как сжимается сердце и увлажняются глаза.
Со дня на день он ждал прихода доверенных Орму и вздыхал, думая о грядущем расставании с дюжиной малышей, которые привнесли в его жизнь хаос совсем иного рода: звонкий смех, топот детских ног, иногда звон разбитой вазы и гомон вечерних просьб прочесть одну из легенд из белой книги. Эта книга еще одно напоминание произошедшего: ровная вязь слов, аккуратные рисунки и карты на листах, что сам Стурион вручил караванщику в их последнюю встречу. Как давно это было! И как живы были воспоминания!
Стурион провёл рукой по прилавку и призраки былого заплясали перед глазами. В этот миг он увидел всех тех, кто давно уже ждал его по ту сторону мира, или же тех, с кем жизнь разделила его горами и океанами.