— Он не должен пересекать барьер, — повторила девочка.
— Кто? — замер Стурион.
— Останови его, — девочка сделала шаг и старик разглядел тонкие черты, присущие элвингам, острые уши, как у псов аллати, крохотные рожки на голове и мерцающие чешуйки на коже, что могли быть только у бистов.
— Кого остановить? — Стурион вглядывался в это необычное создание.
— Того, кто придёт, чтобы найти то, что не терял.
— Кто ты?
— Арпанлия, — ответила девочка и ее глаза вспыхнули так ярко, что старик зажмурился, отгораживаясь от света рукой.
Когда зрение вернулась, комната была пуста. Стурион выскочил в коридор, заглянул в спальни, где спали дети, надеясь, что кто-то просто решил разыграть старика.
С каждым вздохом и с каждым ударом сердца он все больше верил, что это был лишь морок, сотканный кошмаром и пережитыми невзгодами прошлых дней.
Стурион устало побрел на кухню, опершись одной рукой на стол, второй налил в кружку давно остывшую лимру и устало прикрыл глаза.
В дверь ухнул ветер и кружка дрогнула в руке старика, расплескав по столу пятна взвара. Стурион шёпотом ругнулся и взяв тряпку, протер стол.
Может быть отбившийся орх, подумал торговец, подойдя к двери. Стурион опустил засов, чего уже не делал пару десятков лет. Тихо, чтобы не разбудить он заглянул в детские комнаты. Удостоверился что все на месте, старик вернулся на кухню. До рассвета было далеко. Новый рассвет наступит лишь когда Мэй сменит гнев на милость, а до того — не будет груза и торговли. И сколько времени этого ждать известно лишь Богам. Старик посильнее запахнул халат, сполоснул харн и наполнил свежей водой и травами. Прирученное пламя обняло донышко вытянутого сосуда, в котором рождалась пряная лимра, а старик тем временем достал книгу. Белый переплёт и ручная вязь слов, легенды собранные среди разноцветных песков Мэй и записанные рукой сына его старого друга. Эта книга ждала у порога, как последнее прощание. И сердце отчаянно сжималось, каждый раз, как старик проводил ладонью по кожаному переплету и холодным металлическим уголкам. Но вместе с тем, истории в ней были не просто сказками, это был путь моолонга, вышедшего из тьмы к свету Орта и проделавшему путь от мягкотелой личинки до тарука — караванщика.
Перевернув несколько страниц он долго смотрел на карту Мэйтару. На ней были отмечены логова чудовищ, шесть оплотов, врата в бездну, ловушки, в которые попадали герои, и прочие места, о которых рассказывалось в легендах. Но отчего-то взгляд старого биста все время возвращался к подножию северных Энхар, где обращались в песок остатки Тирха.
Сколько он просидел так, читая и разглядывая, полностью погрузившись в книгу, захваченный историями, что рождались и умирали в песках, но очнулся от крика. Это был вопль полный отчаянья и боли. Крик, пробирающий до костей и выворачивающий наизнанку.
Слезинка блеснула в выцветших глазах старика и сорвавшись упала на страницу книги.
— Нет ни одного тарука, что не нёс бы чёрных плакальщиков, — с болью прошептал Стурион. — Прости, старый друг, что не уберёг его.
Редко выдавалась ночь, чтобы эхо этого крика не касалось ушей торговца. А позже он лишь нашёл подтверждения тому, что уже знал.
Когда Вуаль Мэй развеялась и улицы Аббарра вновь засверкали белым камнем, на том месте, где некогда стоял сиротский приют, обнаружили лишь пепелище. Но удивительным было не то, что пожар уничтожил здание без остатка, оставив лишь чёрное выжженное пятно, а то, что среди пепла и золы, застыв, сидел тхару. Он был неподвижен и чёрен: грязь, сажа и смуглая кожа делали его похожим на демона Бездны, а горящие, словно угли, глаза внушали страх каждому, осмелившемуся заглянуть в них. В этих глазах горела боль и злость. Такие глаза у тех, кто уже повидал Дартау и не страшится вернуться туда. Так смотрят те, кому больше нечего терять.
Прибыла стража и попыталась выпроводить тхару, но демон ожил, и пролилась кровь. Потребовалось две кварты воинов, чтоб усмирить дартаутиру и бросить в темницу. Говорят на шее его весело сердце Мэй — омэйро, Южная Звезда и раковина темного лунника. Но всякий, кто видел демона, повторял, что он был лишён сердца, а значит, не мог любить, верить и надеяться.
И вот сейчас, четверть оборота колеса спустя, Стурион вновь вспоминал ту ночь, когда крик разорвал его сердце. И вновь гадал, что стало с Каршем. Он добавил его к тем душам, за которые каждый вечер зажигал свечу на окне, чтобы блуждая в лабиринте тьмы, они нашли путь обратно. Зурри, Ашри, Вариол. Вторую свечу он ставил за тех, кого уже не надеялся увидеть. Дхару, Критару, Сиола, Гаруна. А третью за тех, кто был жив, чтобы лепесток огня, согревал их душу и этих имён, слава богам, пока ещё было больше.