— Победа.
— А что даёт победу?
— Сила, — с досадой ответил мальчик.
— Правильно, сила. Но сила духа. Сколько б раз герой не падал, он каждый раз поднимается, — Дхару улыбнулся и, наклонившись, подал руку ребёнку.
Мальчик шмыгнул ещё раз, попробовал встать и скривился от внезапной боли прошившей ногу. Сжав зубы, Вариол, выпрямился и вложил руку в раскрытую ладонь Отца. Ловко, как тюк с пером, Дхару закинул малыша в седло перед собой и пустил гвара галопом к вершине песчаного ребра. Горячий ветер обжигал лицо и мигом высушил слезы.
— Этот бархан зовётся Ребро Змея. Приглядись, как ветер ткёт узор из песка, словно змеи струятся.
Когда гвар остановился, бист спешился, набрал горсть песка и вложил в руку мальчику.
— Что ты видишь, Вариол, — спросил мужчина.
— Песок, — пожал плечами мальчик, наблюдая как песок не вмещается в его маленькую ручку и сыпется мимо.
— Видящим только песок, не объяснить, что Мэй не просто череда барханов, — слова Отца оседали в памяти. — Где-то она твердая как камень, с трещинами в ширину ладони: гвары идут ровно, а в проломах мерещится тьма бездны. Но сменится солнце, и ты уже утопаешь в барханах — застывших волнах, пройти которые можно лишь по самому острию. За караваном остается след, как от плывущей змеи. Но поднимется ветер, и орхи, танцуя, сотрут память о тебе, очистят полотно Мэй для новых караванов, новых путников, нового дня. Ты должен видеть больше, Вариол. Вглядываться в самую суть.
— Но какая суть может быть у мертвой земли? — фыркнул мальчик и перевернул ладонь с песком, ветер подхватил песчинки и они засверкали в лучах Орта, уносясь прочь.
— Чужаку весь песок одного цвета, — серьезно сказал Отец. — Пока ты не научишься видеть и слышать, то не сможешь и понять Мэй. Для караванщика цвет песка так же важен, как оттенок волн для мореходов. Золото Мэй — старый друг: оно мягко обнимает Чёрный цветок, неспешно ведёт к Азуру, играет багрянцем в закате Орта... А вот белые истолченные кости несут лишь смерть. Будь то высохшее море Слез, солью разъедающее копыта гваров или же Гиблые пески, зловещим пятном, лежащие между Энхар и Стражем, а о рубеже за Имолом и вовсе говорить не приходится.
— А что там? — любопытство заиграло в глазах ребёнка. — За рубежом?
— Непокоренные пески Мэй, где живут только моолонги.
Мальчик спрыгнул с гвара, позабыв о зашибленной ноге, набрал полную пригоршню песка. Почувствовал его жар и то как осколки скал впиваются в ладонь. Он закрыл глаза и прислушался, но услышал лишь храп гвара и далекий одинокий крик птицы.
— Я хочу увидеть их, — серьезно произнёс мальчик. — И то, что за ними.
Дхару улыбнулся:
— Для этого придётся нарастить панцирь и пересеять все мертвое золото Мэй. Готов ли ты вставать раз за разом, зная, что вновь упадёшь?
Вариол посмотрел на Отца, скрестил руки на груди и хитро прищурился:
— Я думаю, настоящий герой, хоть и готов вставать раз за разом, ноне планирует падать.
Дхару рассмеялся и сгрёб мальчика в охапку.
Колесо Орта провернулась много раз с того разговора, но Карш каждый раз, проезжая Ребро Змея, вспоминал слова Отца и вкус песка, смешанный со слезами, кровью и упрямством. За эти годы он не просто научился слушать пустыню, но не представлял жизни без неё. Бист по духу, истинный сын своего отца, караванщик. Вот только что-то изменилось. Спроси его кто сейчас о любви к Мэй, что бы он ответил?
Карш хмуро смотрел вдаль, там, где на горизонте карбункулом сверкнул Хронометр на белой Башне Орму. Время и кровь. Страсть разъедающая сердце, иссушающая разум. Вот чем была эта любовь — Мэй выпивала жизни всех, кто касался ее владений. Потом, кровью, жаром вгрызалась в кости и плоть, подчиняя, порабощая. Как камни орма, вытягивающие пламя, так и проклятый песок пожирал тхару. Мгновение за мгновением, капля за каплей.
Стоя на Ребре, караванщик смотрел как всадники на валангу тают, направляясь к Аббарру. Спешившись Карш зачерпнул ладонями песок.
— Можно ли услышать то, что мёртво? — спросил Карш, вглядываясь в перемолотые горы. — Сколько не лей слез и крови, тебе всегда будет мало. Ведь так?
Карш поднялся и отряхнул руки. Запрыгнув на гвара, он посмотрел в сторону Чёрного цветка. Сердце сжала неведомая доселе тоска по дому, но развернувшись, он пустил Золотинку в противоположную сторону: вниз по змеящимся рёбрам бархана. Туда, где ждал Мараг:
— Зайдём в Шаанарх, негоже вести пустых гваров через Торговые Врата.
Небольшое поселение славилось старой легендой, специями и красителями. Жители, ловкорукие бисты архаа, передавали секреты ткачества и окраски из поколения в поколение, а бутылковые деревья — хаа, тянущие свои корни до самого спящего Дракона давали живительную влагу, кров и тень. Со стороны деревня напоминала огромное перекати-поле — сплетенные клубком ветви, лишены листьев, но сплошь усеянные мягкими бурыми наростами хаатаар, «камни хаа», толстокорыми и водянистыми. Хаатаар были природными флягами, и основным источником пищи местных. Ими кормили низкорослых коз, что давали шерсть и молоко, в их кожуре вываривали ткани, чтобы получить глубокий, насыщенный охристый оттенок. А глинистая почва у подножия деревьев была прекрасным сырьем для изготовления посуды. Однако, те, кто ехал из Азура или Варме редко делали крюк и теряли два дня на Шаанарх. Редкие ротозеи и такие «пустые» караваны — вот и все посетители деревни. Первые дивились на живой клубок, пили дары хаа, покупали цветастый наряд, да причудливый кувшин с краюхой пряного козьего сыра. А вторые, надеялись, что хоть как-то окупят истертые копыта гваров, лишившись в пути груза, и делали ровным счетом всё тоже, что и первые.