Правда, с внутренней стороны решетка закрывалась огромной черной занавесью; «но эта занавесь, — рассуждал Джулио, — не должна мешать воспитанницам видеть людей, находящихся в церкви, так же как я, находясь на весьма далеком расстоянии от занавеси, все же хорошо вижу сквозь нее окна, освещающие хоры, и могу различить мельчайшие детали их архитектуры». Каждый прут этой великолепной золоченой решетки заканчивался внушительным острием, направленным к посетителям церкви.
Джулио выбрал открытое место против левой стороны решетки, в самой освещенной части церкви. Тут он проводил целые дни, слушая мессы; так как его окружали одни лишь крестьяне, то он надеялся, что его заметят. Впервые в жизни этот скромный по натуре человек старался произвести впечатление; он был одет изысканно; входя в церковь и выходя из нее, он щедро раздавал милостыню. Его люди и сам он всячески старались задобрить рабочих и мелких поставщиков, имевших какое-либо отношение к монастырю. Но лишь на третий день у него появилась надежда передать письмо Елене. По приказанию Джулио его люди устроили настоящую слежку за двумя монахинями-хозяйками, которым поручали закупку продуктов для монастыря; одна из них была близка с мелким торговцем. Солдат из отряда Джулио, бывший монах, подружился с этим торговцем и обещал ему цехин за каждое письмо, которое будет доставлено воспитаннице монастыря Елене де Кампиреали.
— Как! — воскликнул торговец при первой же попытке вовлечь его в это дело. — Письмо жене разбойника!
Это прозвище уже утвердилось за ней в городке, хотя Елена пробыла в Кастро всего две недели; все, что дает пищу воображению, быстро переходит из уст в уста у этого народа, жадно впитывающего все, что его интересует, со всеми подробностями.
Торговец добавил:
— Эта-то хоть замужем. А сколько есть других особ в монастыре, которые, не имея такого оправдания, позволяют себе не только переписку, но и многое другое.
В первом письме Джулио с бесконечными подробностями рассказывал все, что произошло в тот роковой день, который был отмечен смертью Фабио; заканчивал он свое письмо вопросом: «Ненавидите ли вы меня?»
Елена ответила двумя строчками: не питая ни к кому ненависти, она употребит остаток своей жизни на то, чтобы постараться забыть виновника гибели ее брата.
Джулио поспешил ответить; начав с горьких жалоб на судьбу в манере, заимствованной у Платона и бывшей тогда в моде, он продолжал:
«Ты, видно, хочешь предать забвению слово божье, переданное нам священным писанием? Господь повелел: жена да покинет семью и родителей своих и да последует за мужем. Осмелишься ли ты утверждать, что ты мне не жена? Вспомни ночь накануне дня св. Петра. Когда заря занялась над вершиной Монте-Кави, ты упала передо мной на колени; я превозмог себя! Ты стала бы моей, если бы я этого захотел, ты не могла противиться любви, которую тогда чувствовала ко мне. Вдруг мне пришло в голову, что на все мои заверения о том, что я посвятил бы тебе всю свою жизнь и все, что у меня есть дорогого на свете, ты могла бы ответить, хотя ни разу этого не сделала, что все эти жертвы, не претворясь в действие, существуют лишь как плод моего воображения. Меня озарила мысль, жестокая по отношению к самому себе, но правильная по существу. Я подумал, что недаром судьба предоставляет мне случай пожертвовать для тебя наибольшим блаженством, о котором я только мог мечтать. Помнишь, ты лежала в моих объятиях, не имея сил защищаться, и твои губы не могли противиться моим. В это мгновение из монастыря Монте-Кави каким-то чудом донеслись до нашего слуха звуки утреннего благовеста. Ты сказала мне: «Принеси эту жертву святой Мадонне, покровительнице невинности». У меня самого возникла мысль об этой высшей жертве, единственной, которую я мог принести тебе. Мне показалось удивительным, что та же мысль возникла и у тебя. Признаюсь, меня растрогал отдаленный звук, и я уступил твоей просьбе. Жертва не была целиком принесена тебе одной. Мне казалось, что этим самым я поручаю наш будущий союз покровительству Мадонны. Тогда я думал, что нам будет ставить препятствия твоя знатная и богатая семья, но не ты, неверная. Если бы не вмешательство сверхъестественных сил, — каким образом мог бы долететь звук этого отдаленного благовеста до нашего слуха через верхушки деревьев огромного леса, шумящего от предрассветного ветра? Тогда, помнишь, ты упала передо мной на колени, я же встал, снял с груди крест, которого никогда не снимаю, и ты поклялась на этом кресте, который и сейчас со мной, поклялась своим вечным спасением, что, где бы ты ни находилась, что бы с тобой ни случилось, по первому моему зову ты станешь моею, как это было в момент, когда нам послышались звуки молитвы с Монте-Кави. А затем мы благочестиво дважды прочитали «Дева Мария» и «Отче наш». Так вот, во имя любви, которую ты тогда питала ко мне, или же — если верны мои опасения и ты утратила ее — во имя твоего вечного спасения я требую, чтобы ты приняла меня сегодня ночью в твоей комнате или в монастырском саду».
Итальянский автор приводит текст многих пространных писем Джулио Бранчифорте, посланных вслед за этим, но он дает только выдержки из ответов Елены де Кампиреали. С тех пор прошло двести семьдесят восемь лет, и мы так далеки от религиозных и любовных чувств того времени, что я не привожу здесь этих писем из опасения, что они покажутся слишком скучными.
Из этих писем можно заключить, что Елена в конце концов исполнила требование, содержавшееся в письме, которое мы привели здесь в сокращенном виде. Джулио нашел способ проникнуть в монастырь; как видно по одному намеку, содержащемуся в этих письмах, он переоделся в женское платье. Елена приняла его, но только у решетки окна нижнего этажа, выходящего в сад. К своему чрезвычайному огорчению, Джулио убедился, что эта девушка, раньше столь нежная и даже страстная, вела себя с ним почти как чужая; в ее обращении с ним сквозила теперь вежливость. Она допустила его в сад только потому, что чувствовала себя связанной клятвою. Свидание было кратким; через несколько минут гордость Джулио, уязвленная событиями последних двух недель, взяла верх над его глубокой скорбью. «Я вижу перед собой, — подумал он, — лишь тень той Елены, которая в Альбано поклялась быть моей навеки».
Главной заботой Джулио было скрыть слезы, которые обильно текли по его лицу в ответ на вежливые фразы Елены. Когда она кончила говорить, объяснив происшедшую в ней столь естественную, по ее словам, перемену смертью брата, Джулио заговорил медленно, отчеканивая слова:
— Вы не сдержали вашей клятвы, вы не принимаете меня в саду и не стоите передо мною на коленях, как было тогда, когда мы услышали доносившийся с Монте-Кави вечерний благовест. Забудьте вашу клятву, если можете; что касается меня, я ничего не забываю. Да хранит вас господь!
С этими словами Джулио отошел от закрытого решеткой окна, у которого мог оставаться еще около часа. Кто сказал бы минутой раньше, что он добровольно сократит столь страстно ожидаемое свидание! От этой жертвы сердце его разрывалось на части, но он подумал, что заслужил бы презрение самой Елены, если бы ответил на ее холодную вежливость иначе, чем оставив ее наедине с ее совестью.
Солнце еще не взошло, когда Джулио вышел из монастыря. Он тотчас же вскочил на коня и приказал своим солдатам ждать его неделю в Кастро, а затем вернуться в лес. Он был в отчаянии. Сначала он поехал по направлению к Риму. «Увы! Я удаляюсь от нее, — повторял он ежеминутно, — Увы! Мы стали чужими друг другу. Фабио, о как ты отомщен!»
Вид людей, попадавшихся ему на пути, только усиливал его гнев; он свернул с дороги и пустил лошадь прямо через поля, направляясь к пустынному и дикому в этих местах морскому побережью. Когда его перестали раздражать встречи с невозмутимыми крестьянами, судьбе которых он завидовал, он вздохнул свободней: эти дикие места гармонировали с его отчаянием и успокаивали его гнев; он мог предаться размышлениям о своей несчастной судьбе. Он думал: «В моем возрасте остается лишь одно: полюбить другую женщину».
Но от этой печальной мысли его отчаяние еще усилилось: он почувствовал, что для него существует лишь одна женщина в мире. Он представлял себе, какой пыткой было бы для него произнести слова любви всякой другой женщине, кроме Елены; мысль эта его терзала.