— Можем подать в суд за клевету, — говорит Вальбурга.
— Теперь и клевета ко мне не пристанет, — говорит аббатиса и читает вслух дальше: — «Она таит, скрывает, укрывает, утаивает, прячет, маскирует, затеняет, темнит, вуалирует, драпирует, набрасывает покровы, замазывает, замалчивает, выдает черное за белое, передергивает, искажает, извращает, валит с больной головы на здоровую, перевирает, перетолковывает, вводит в заблуждение, путает, отводит глаза, дезориентирует, сбивает с толку, наводит тень на ясный день, заговаривает зубы и тому подобное». Как бы все-таки узнать, — говорит аббатиса, подняв глаза от списка к внимательным и миловидным лицам Милдред и Вальбурги, — зачем здесь стоит «и тому подобное»? Ведь что-нибудь Фелицата в виду имела?
— Может, что-нибудь в смысле мошенничества? — предполагает Милдред.
— Мошенничество пойдет следующим номером, — говорит аббатиса. — Еще далеко не конец: «...мошенничает, надувает, строит плутни, злоупотребляет доверием, фальшивит, морочит, облыжничает, обштопывает, одурачивает, околпачивает, обмишуливает, оболванивает, обжуливает, объегоривает, обставляет, ловит на лысого, оставляет с носом, облапошивает, втирает очки, берет на пушку, облимонивает, оплетает, взмыливает, льет пули, обдуривает, ловит на крючок, поддевает, подтетеривает, объезжает на кривой, зафуфыривает и обманывает». Сокрушительное обвинение, — говорит аббатиса, снова подняв глаза, — и вы знаете, она ведь подумала не об одних тех непотребствах, которые я уже учинила, но и о тех, которые еще только собираюсь учинить.
Колокол звонит к вечерне, и аббатиса откладывает в сторону сокрушительные листки.
— По-моему, — говорит Вальбурга, выходя из запретной двери вслед за аббатисой, — нам надо сейчас же демонтировать оборудование.
— И стереть записи? — спрашивает Милдред с некоторой дрожью в голосе. Милдред души не чает в этих записях и часто их самозабвенно прослушивает.
— Ни в коем случае, — говорит аббатиса, и они задерживаются на верхней ступеньке. — Зачем же истреблять свидетельства, без которых наша история не прозвучит и которые нужно, обработав, предъявить римским инквизиторам, намеренным упразднить нашу обитель? Записи нам нужны, чтобы надуть, околпачить, облапошить, втереть очки, заговорить зубы и тому подобное. Есть там одна запись, доказывающая, что я и понятия не имела ни о каких подслушивающих устройствах. Дело было прошлым летом: я прохаживалась с Уинифридой под тополями и обсуждала с нею, как бы получше утаить и передернуть. Запись начинается моим вопросом: «Сестра Уинифрида, а чем же плох испытанный метод замочной скважины?» На днях я ее прослушала и подчистила, объехав на кривой дурацкий ответ Уинифриды, которого, признаться, не помню. Чудесная улика, если понадобится. Да, сестра Уинифрида увязла по самые уши. После вечерни пришлите ее ко мне в приемную.
Они чинно и с привычным изяществом спускаются по ступенькам, и монахини внизу, подобно камышам, растревоженные подозрениями и страхами, трезвятся и бодрятся, строятся и подбираются и одна за другой выходят на темный луг и поспешают на вечерню.
Голоса воспаряют и понижаются, и аббатиса встает со своего возвышенного кресла и присоединяется к ответствиям. Как мягко шевелятся ее губы под прибойный рокот органа!
...Берет, изымает, заматывает, пользуется, грабастает, захватывает, завладевает, цапает, хапает, прикарманивает, присваивает, отхватывает, поддедюливает, заигрывает, запускает лапу, прибирает к рукам, с чужого воза берет, на свой укладет...
— Сестры, трезвитеся, бодрствуйте, зане супостат ваш диавол ходит, яко лев, рыкая, иский кого поглотити.
...Торжествует, злорадствует, услаждается, ублажается, извлекает довольство и тому подобное, смакует, упивается, утоляет аппетиты, радуется, ликует, возвеселяется, смотрит именинницей, как сыр в масле катается, faisant ses choux gras, нежится на солнышке, ног под собой от радости не чует.