Французская буржуазия была уверена в том, что рано или поздно Алжир окажется в полном ее распоряжении. Так стоило ли торопиться? Тем более что и возможностей для этого пока не было. Не лучше ли договориться с Абд-аль-Кадиром о мире? И тем самым облегчить участь французской армии и выиграть время для подготовки новых завоевательных доходов?
В конце 1833 года генерал Демишель, воспользовавшись завязавшейся по поводу пленных перепиской с эмиром, направляет ему послание с предложением о мирных переговорах. Зная, что только тяжелые обстоятельства вынудили генерала пойти на, это, Абд-аль-Кадир не отвечает на послание. Но в то же время он дает тайное указание своему агенту в Оране Мордехаю Омару исподволь и осторожно побудить генерала к более определенным предложениям.
Абд-аль-Кадир нуждался в мире не меньше, чем его французские противники. Ему нужно было навести порядок в своих владениях, укрепить армию, распространить власть на новые племена. Само заключение мирного договора должно было, по верному расчету эмира, узаконить в глазах французов и в глазах подданных его положение самостоятельного, и независимого главы зарождавшегося алжирского государства.
Однако для Абд-аль-Кадира решиться на мирные переговоры с врагом, было нелегко. Он сдержанно воспринял первое предложение Демишеля не только потому, что хотел добиться более выгодных для себя условий. Эмиру нужно было еще и убедить своих сторонников в необходимости и, главное, в позволительности мирного соглашения с врагом.
Дело в, том, что часть близкого окружения эмира, состоявшая из шейхов и улемов, закосневших в религиозном фанатизме, воспринимала как отступничество от закона «священной войны» всякие невоенные отношения с «неверными». Ведь заповедь корана вполне определенно внушает правоверным: «И убиваете их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн — хуже, чем убиение!» (2; 187).
А разве не соблазн — договориться с врагом, чтобы обрести мир и покой? И разве можно поддаться ему, если это означает признание права «неверных» на сохранение их господства в захваченной ими части мусульманского мира?
Никакие политически реальные доводы, сколь бы разумны они ни были, не убедили бы фанатиков в обратном. Абд-аль-Кадир и не делал этого. Он убедил собственными их доводами. Никто в окружении эмира не знал лучше его коран и иные мусульманские книги. Никто не был искусней его в их толковании. А есть ли в мире хоть одна священная книга, где концы сходились бы с концами? Изощренному уму ничего не стоит, оставаясь верным духу и букве любой такой книги, неопровержимо доказывать по десять раз на дню, что черное — это белое и наоборот.
Абд-аль-Кадир никогда не опускался до этого. Он не был ни циником, ни софистом. Он всегда оставался искренним в своей религиозности. Но в практической жизни религиозные догмы служили для него лишь оболочкой здравого смысла, тогда как для узколобых фанатиков здравый смысл, если он у них сохранился, служит, напротив, для облачения в него религиозных догм.
Вскоре генерал Демишель направляет эмиру новое послание, в котором прямо предлагает заключить мир. В письме генерала сквозит упрек в том, что эмир не оценил по достоинству французской мирной инициативы, хотя должен был бы это сделать, учитывая могущество Франции. Эмир отклонил упрек. Он соглашался поддерживать отношения с противником только на равных. В тот период эмир обладал к тому же военным превосходством и знал, что лишь поэтому французы хотят мира. «Вы говорите, — ответил он генералу, — что, несмотря на Ваше положение, Вы решились на первый демарш. Но это — Ваша обязанность согласно правилам войны».
Абд-аль-Кадир сразу же отверг все унизительные условия заключения мира, которые содержались во французских предложениях: признать себя вассалом французского короля, платить ежегодную дань, представить заложников, закупать оружие только во Франции. В феврале 1834 года Демишель был вынужден подписать договор, который юридически узаконил фактическую власть эмира. Условия договора сводились к следующему.
Военные действия прекращаются. Власть Абд-аль-Кадира признается во всей Орании, за исключением городов Оран, Мостаганем и Арзев. В эти города эмир направляет своих консулов-укилей. Французский консул находится в Маскаре.
Франция обязуется уважать религию и обычаи алжирцев. Производится обмен пленных и взаимная выдача дезертиров. Обеими сторонами гарантируется свобода торговли. Европейцы могут свободно передвигаться по Алжиру, имея пропуска, подписанные укилем Абд-аль-Кадира и французским представителем.
Этот договор был для 26-летнего эмира большим дипломатическим достижением. Помимо прочего, он открывал Абд-аль-Кадиру путь для утверждения своей власти за пределами Орании, потому что в тексте договора эмир признавался «повелителем правоверных». Благодаря этому он получил правовое основание настаивать на том, что мусульмане, то есть фактически все местные жители, подлежат подчинению его духовной власти, которая в условиях Алжира означала для местного населения и политическую власть.
Сознавая, что в обозримом будущем ему не под силу будет полностью изгнать французов из Алжира, Абд-аль-Кадир стремился найти лучшее из возможных решений проблемы отношений с Францией. В своих представлениях о будущем страны он относился к французским колониям в Алжире примерно так же, как некогда жители Северной Африки относились к финикийским торговым колониям. Английский полковник Ч. Черчилль, написавший в итоге изучения документов и продолжительного личного общения с Абд-аль-Кадиром книгу об эмире, пишет: «Их существо состояло в том, чтобы он был признан правителем Алжира: французы же продолжали бы жить с его молчаливого согласия на окраинах империи, извлекая выгоды из торговли с его подданными».
Совершенно в ином смысле истолковывала договор и его возможные последствия французская сторона. Генерал Демишель представил дело так, будто он своими военными успехами принудил Абд-аль-Кадира заключить мир и что эмир признал верховную власть Франции в Алжире. В донесении французскому министерству иностранных дел генерал писал: «Должен уведомить вас о покорении Орании, наиболее значительной и воинственной провинции регентства. Это большое достижение является результатом преимуществ, достигнутых благодаря боевым действиям моих войск».
Однако генералу не поверили: выгоды, полученные Абд-аль-Кадиром по условиям договора, были слишком очевидны. Хотя король утвердил договор, правящие круги Франции остались крайне недовольны исходом договоров с эмиром. В январе 1835 года Демишель был отозван, его место в Оране занял генерал Трезель, убежденный сторонник продолжения воины до победного конца. Незадолго до этого в Алжир был назначен новый губернатор — генерал Друэ д’Эрлон. Согласно королевскому указу Алжир начинают именовать «французскими владениями на севере Африки», а не «бывшим регентством», как в прошлом, и, таким образом, жители Алжира формально обращаются во французских подданных, что открывает путь к расширению завоеваний.
Новый губернатор спешит предупредить Абд-аль-Кадира, чтобы он не обольщался надеждами на расширение своих владений.
«И хотел бы, — пишет д’Эрлон эмиру, — чтобы Вы отдавали себе отчет в том, что юрисдикция генерала Демишеля ограничивалась лишь пределами провинций. Оран и что он не имел никакого права обсуждать какие-либо условия соглашения относительно остальной части страны, Даже в случае самого широкого толкования договора, заключенного между Ради и им в феврале 1834 года, Вы не можете выдвигать никакие претензии на земли, находящиеся за границами провинции Оран».
Трезель настаивает на возобновлении войны с тем, чтобы помешать эмиру укрепиться в прежних своих владениях и захватить новые. Однако осторожный д’Эрлон, памятуя о неудачах своих предшественников, воздерживается от обострения отношений с Абд-аль-Кадиром. Он предпочитает собраться с силами и выждать удобный момент для начала войны.
Абд-аль-Кадир тем временем осуществляет свои замыслы, успокаивая французов посланиями насчет своей верности условиям договора и настаивая на собственном истолковании этих условий. Он направляет к губернатору посланца с письмом, в котором как о само собой разумеющемся сообщает о своем намерении навести порядок на территориях, не занятых французами.