Глава двадцать шестая
ГИБЕЛЬ НАДЕЖДЫ
На вторые сутки сравнительно гладкого пути они достигли той самой, по-видимому, «маленькой, новой горной цепи», о которой говорила Эйридика. Ноги их были изодраны в кровь, сандалии и шелковые чулки разбиты, искромсаны и брошены. «Быть может, когда-нибудь они будут служить нам вехами», — пошутил Арт, пытавшийся запомнить дорогу. Концентрированная пища поддерживала последнюю долю их сил в ровном и неизменном состоянии. Более всего страдали путники от холода. Днем их стянувшаяся кожа жадно пожирала солнце, ночью они спали, сбившись в тесную кучу, и тогда труднее всего приходилось Александру Тимофеевичу. Хотя никто не решался отказать ему в той товарищеской близости, в которой не отказывают друг другу животные, но все поворачивались к бедному подлецу спинами, и только Борис робко спал в полоборота.
Однажды Сергей сказал: «Если бы мы не отъелись в этом проклятом доме отдыха, нас больше не хватило бы шляться!» Борис пригорюнился и весь дальнейший путь не мог отделаться от досады и жалости к себе. Ему казалось страшной несправедливостью терять силы, накопленные кое-как с помощью санаторного режима прокаженных.
На следующий вечер пути на запад, глазам экспедиции открылась роща нищенских палаток и волна овец. Это было становье кочевников, спускавшихся к зиме в долину. Галина, Джелал и Борис ринулись бегом вперед, но Броунинг осадил их строгим окриком:
— Нельзя! Мы с проказой!
После долгих сетований и проклятий экспедиция была вынуждена снять с себя все до последней нитки и завалить платье землей. Арт спохватился, когда уже было поздно. Синева военно-морских путешествий всенародно ухмылялась с его спины всеми своими именами, датами и эпитетами. На бедре Джелала красовались мусульманские буквы, стройные и хитрые, как гурии магометова рая.
Формула!
Единый ток встряхнул и соединил Бориса и Александра Тимофеевича. С этой минуты союз преследователей формулы был восстановлен.
Экспедиции пришлось бы бросить и деньги, если бы Сергея не осенила счастливая догадка:
— Да ведь бациллы живут едва лишь три месяца, а деньги-то были два года в музее под стеклом! А Борисова невеста и не прокаженная вовсе.
Серебро и бумажки были извлечены из кисета и тщательно перетерты сухой землей. Сергей и Джелал понесли их в горстях.
У кочевников и их курчавых пастушьих собак нет ни следа чувства юмора, — «благодаря экономическим условиям», подумал голый, как Адам, Щеглов. Обугленные люди встретили процессию угрюмо-удивленными взглядами; женщины, с мрачным спокойствием, отвернулись. И только когда Джелал, залившись полупритворными слезами, крикнул «Басмач!» и указал в пространство, был отозван пес, успевший прокусить ему икру. Кочевники, не торопясь, сменили негодование на сочувствие. Теперь необходимо было объяснить, почему басмач оказался в дураках и не отнял у путников денег. Экспедиции оставалось только радоваться, что даже Джелал не знает наречия кочевников!
О последних принято думать, что у них нет ни кола, ни двора, а единственная рубаха истлевает к концу жизни своего владельца на его буйно обросшем грязью теле. Двора у кочевников нет, но в их багаже, навьюченном, в качестве седла, на шкодливых лошадей, водятся и ватные штаны, и сапоги, и халаты.
Экспедиция оделась, сладко выспалась и ушла рано утром, откупившись всем имевшимся в наличии серебром и обретя новую концентрированную пишу — мешок булыжников, гальки из затвердевшего, как ископаемые, кислого молока и сыра.
На новый ночлег экспедиция устроилась в тех развалинах медресе времен Тимура, которые открывали последний переход — на юг.
Заседание в 30-и шагах от общего ночлега было открыто. Борис, Александр Тимофеевич и Уикли сблизили головы:
— Уикли, ну?
Джонни с болезненной ясностью вспомнил вечер в Республике, когда Броунинг заботливо повел его к себе еще всхлипывающим от нервного припадка; потом суховатая нежность Арта, новое английское детство, мягкий полусвет над книгами… Потом долгая ночь, в течение которой Джонни полублагоговейно, полуворовски прислушивался к дыханию старшего друга и мелко переписывал татуировку формулы на развернутый мундштук папиросы.
Он подавил вздох и закрыл глаза:
— Готово.
Козодоевский и поручик вздрогнули от радости. Поэт, найдя в темноте руку Уикли, нервно пожал ее жестом, заимствованным у Арта.
— Как быть с Джелалом? — шепнул Александр Тимофеевич. Это был злободневнейший вопрос после открытия новой татуировки.