Истинно скажу: я весь одеревенел, ноги словно приросли к земле, а в мыслях было: сейчас либо орел убьет меня здесь же, либо я убью его. И пусть была у него сила, что в когтях, что в глазах, но и у меня ее тоже хватало; да и смелости было не занимать, а стоны Блохи ее лишь подстегивали.
Мои глаза стали как раскаленные уголья, я жег ими орла, однако не двигался с места. Но и орел шевельнуться не смел, стоял недвижимо, как завороженный. Эх, думаю, дотянуться бы сейчас до топорика и рассечь ему голову! Но все же решил подождать Шурделана.
И я ждал.
Даже услышав его шаги за спиной, не шевельнулся, предупредил только:
— Входите, да потихоньку!
— Что там есть, черт побери?
— Великий погром.
Шурделан просунул голову в дверь, огляделся и тихонько, как я наказывал, стал рядом со мной.
— Кошку прикончил!
— Да, и собаку, похоже, сильно поранил.
— Что с она?
— Покуда не знаю.
Орел по-прежнему спесиво и бесстрашно стоял над трупом кошки.
— Вскиньте ружье! — сказал я.
Шурделан, как если бы я заговорил его, приказ мой исполнил.
— Цельтесь! — опять зашипел я.
Он прицелился.
Вернее сказать, мы оба прицелились: жандарм взял орла на мушку, а я прижмурился.
— Стреляйте!
Раздался выстрел, орел заклекотал и опрокинулся. Однако кошку так и не выпустил из когтей.
Из-под кровати выскочила Блоха и ошалело выметнулась за дверь.
— Так, одно дело сделано, — сказал я и поспешил за собакой, поглядеть, что с ней сталось. Только вышел за порог, как на лицо мне села пышная красавица снежинка. А потом и другая, и третья — казалось, господь бог тыщу лет приберегал их где-то, и вот они вырвались на свободу и закружились, заполонили все вокруг, обрушились на Харгиту снежной лавиной.
Но я все же отправился на поиски Блохи. Нашел ее за сараем. Она лежала, прижавшись к доске, положив голову на вытянутые лапы; в снежном кружении ярким пятном проступала ее залитая кровью морда. Я опустился перед ней на колени, осмотрел.
У Блохи вся морда была изодрана когтями страшной птицы, один глаз вытек. Зная свою собаку, я все понял: она бросилась защищать кошку и тут-то подлая пернатая тварь вырвала ей глаз. Я взял Блоху на руки и понес к тому же ручью, куда водил Шурделана. Пока добрели, снег толстым слоем накрыл собаку; казалось, на руках у меня белый барашек. Я хорошенько промыл Блохе глаз, обвязал тряпицей.
Обратно она брела уже на своих ногах.
Подошли мы к дому, видим: дверь нараспашку, Шурделан как провалился. Не было на месте и кровожадной птицы — исчезла, да вместе с кошкой. Но видел все это, по правде сказать, я один, Блоха ни за что не желала приблизиться к дому. Да я и не удивился, сам не чаял поскорей выбраться на свежий воздух, хотя мне-то никто глаз не выдирал.
Я опять подался к сараю, иду озираюсь, где-то должен ведь жандарм обнаружиться! Вдруг вижу, со стороны леса пламя взметнулось. Я зашагал туда напрямик, и что же? Под большим деревом, где снег падал не так густо, оседал на раскидистых ветвях, Шурделан развел большущий костер.
— Зиму поджарить надумали? — спросил я.
— Нет, не зиму, а эту курицу-великан я непременно поджарить.
Я поглядел, куда указал Шурделан, и увидел орла, валявшегося на земле: почему-то одной ноги у него не хватало.
— Что это вы его охрометь заставили?
— Кто помер, тот уже не хромать.
— Оно так, но одну-то ногу вы ему отрубили!
— Пришлось отрубить, — согласился Шурделан, — этот дьявол мертва хватка в кошку вцепить.
— И где же отрубленная нога?
— Я ее вон туда бросить, с кошкой вместе.
Богом клянусь, такого поганого зрелища никогда мне видеть не приходилось. Как и говорил Шурделан, злобный хищник даже мертвый не выпустил кошку из когтей. Меня замутило, но все-таки я наклонился, чтобы все разглядеть, увидел чешуйки сухой, грязного цвета кожи на скрюченной орлиной ноге. Ужасные когти обхватили кошку судорожной хваткой поперек живота, четыре кошачьи лапки застыли в отчаянном порыве бежать, глаза выкатились.
Казалось, сама смерть в смертной муке выплюнула этот трупик, спрятала его среди опавшей листвы.
Я тоже сплюнул вместо прощанья — чур меня, чур! Потом оглянулся на Шурделана: он-то чем занят?
— Ну, что с собака? Отчего она под кровать скулила? — спросил Шурделан, когда я вернулся к нему.
— Оттого что орел ее правого глаза лишил!
— Видать, не остереглась, уйти к нему близко.
— Это верно. Блоха за кошку вступилась, они друзья были.
Шурделан махнул рукой — хватит, мол, байки сказывать, уж я-то навидался в жизни достаточно.
— Кто собакой родись, тому не след кошка из беды вызволять.
— Это ж почему?
— А потому, — отвечал жандарм, — что сроду не бывало еще такого, что кошка собаке хоть в чем подсобить.
Н-да, как будто и дело сказал Шурделан: я вот тоже не слыхивал, чтобы кошка бросилась собаку из беды выручать. Хотя бегать умеет не хуже, это я видел не раз. Э, думаю, как бы и мне кошкина слава не досталась! И говорю Шурделану:
— Чем вам помочь?
— Многим-то не поможешь, — сказал Шурделан.
— Ну хоть немногим… чем?
— А вот отхвати ему и вторая нога!
Обрадовался я; это был первый приказ Шурделана, который доставил мне удовольствие: уж теперь-то я хоть немного отплачу злодею за мою собаку!.. Я щелкнул складным ножом и свистнул, призывая Блоху.
— Сейчас-то зачем собака зовешь? — спросил Шурделан.
— Чтобы видела: есть и на земле справедливость!
— Очень ей это нужно!
— ?
— Вот зажарим орел, отрежем и ей кусочек: это есть нужно.
Слова его и на этот раз показались мне дельными, однако от своего замысла я отказываться не стал. Собрался было свистнуть опять, но тут увидел Блоху; только шла она ко мне неохотно, низко понурив голову.
Шурделан бросил хлопотать у костра, выжидательно уставился на собаку… Я стоял возле орла. Блоха плелась прямо ко мне. Но, увидев распластанную на земле птицу, она заворчала, попятилась. Отступила к большому дереву и, прижавшись к стволу, оглянулась. Я подошел к ней, погладил; Блоха тотчас легла, уронила многострадальную свою голову на передние лапы.
— Оставайся здесь, Блошка моя, — сказал я, вернулся к орлу, отхватил ему и вторую лапищу, показал Блохе и произнес торжественно: — Видишь?! И так будет с каждым, кто посягнет на глаз твой!
Блоха ничего не ответила, но из ее единственного глаза выкатилась слеза; как будто собачка моя хотела сказать, что с куда большей радостью увидела бы две орлиных ноги на законном их месте, но двумя глазами, чем у меня в руках — да одним только глазом.
Я так опечалился, что и сам не удержался от слез.
— Устроить тут великое рыданье с собака своя! Ишь что делать! — прикрикнул Шурделан.
— А что делать-то? — спросил я.
— Тащи сюда орел!
Я не знал, зачем Шурделану орел, однако приказ исполнил. Но вскоре все разъяснилось, потому как он в один миг разделил костер на две части, выхватил у меня из рук громадную птицу и посадил ее посреди одной половины костра.
— Что это вы затеяли? — спросил я, опомнясь от удивления.
Шурделан важно ответил:
— Первый костер его раздевать, а второй — изжарить!
Раздевание сразу и началось, перья вмиг загорелись. Словом, осмолили крылатого разбойника, как кабана. И поделом ему, злодею! Всю мою жизнь, поганец, перевернул…
Видел я, как Шурделан усердствует, он мне даже понравился, да только, пожалуй что, прежде времени; подхватил он с земли толстый сук, выкатил им осмоленное чудище из костра, оглядел и приказал мне его ощипать — чтоб никакого сорняка, говорит, не осталось! Что правда, то правда, прополоть его требовалось, потому как черные огарки крепких перьев все остались в коже, некоторые еще раскаленно светились, будто головешки, вроде то и не орел был, а сказочный еж с иголками-искрами.
— Чтоб живо все остье выдрать! — понукнул меня Шурделан.
Делать было нечего, я опустился возле орла на колени и принялся за работу. Для начала выбрал шип подлиннее, ухватился крепко да тут же и пальцы в рот: крепко обжегся. Однако господь никогда не оставляет человека в тяжкую минуту, вот и мне послал он в помощь благую мысль. Я вскочил на ноги и опрометью бросился к дому.