Старшина привел Мери едва ли не веселого.
— Ну что, начальник, пришло время прощаться?
— Нет, Попов, пришло время поговорить серьезно. Садитесь и отвечайте точно и исчерпывающе на все мои вопросы. Нам предстоит долгий разговор и несколько на… другую тему.
— Что там еще говорить, и так все ясно…
— Вас предупреждали: главный разговор впереди. Это время пришло. Скажите, где вы были в понедельник, в ночь на двадцать второе апреля, после обеда и вечером?
Попов внимательно разглядывал сидящих перед ним людей. Хубавеньский склонил голову над протоколом допроса, а лица Консулова и Антонова ничего не выражали.
— Что означает этот вопрос? Почему вы меня спрашиваете об этом?
— Отвечайте.
— Не помню.
— Вспомните, это было не так уж давно.
Попов немного подумал и категорически отрубил:
— Не могу вспомнить, и все. Другие вопросы имеются?
— Найдутся. Знаете ли вы Пенку Бедросян?
— Пепи? Конечно, я ее знаю.
— Расскажите, с каких пор вы ее знаете, как познакомились, какие отношения сложились между вами. В общем все.
— Как, все хотите знать? Не понимаю, зачем вам нужны сведения о моей личной жизни.
— Мы любопытные. Итак, я жду…
— Напрасно ждете. Я не собираюсь ничего вам рассказывать.
— Хм-м. Вы знаете, где находитесь?
— Хорошо знаю — в милиции. Что, бить будете?
— Управление народной милиции, Попов, большое учреждение. А вам ясно, где конкретно вы находитесь, в каком отделе?
— Надеюсь, вы мне разъясните.
— В следственном. Но и этого еще недостаточно. Вами более плодотворно могла бы заняться хозяйственная милиция. Интерес вы представляете и для специалистов по нравственности. Но мы не то и не другое. Вот, товарищ капитан — из криминального отдела городского управления, а я старший следователь отдела, который занимается только самыми тяжкими преступлениями и убийствами. Только!
— Ах, как страшно!
— Страшно, Мери, страшно, — перебил его Консулов. — За хозяйственные и моральные преступления вы еще получите несколько лет. Может быть, три, а может быть, пять… Но… есть и другое. Вы, как я понял, знаете Уголовный кодекс. Вспомните статью сто шестнадцатую и особенно ее девятый пункт о предумышленном убийстве. Это карается лишением свободы сроком от пятнадцати до двадцати лет, а в особо тяжких случаях и смертью. Могу вас заверить, что в вашем случае, при двух судимостях, при беспрерывных мелких и более значительных проступках, которые нам еще предстоит раскрыть, при конкретных обстоятельствах недавнего убийства, суд признает ваш случай как «особо тяжкий».
— Какой мой случай? Какое убийство! На что вы намекаете?
— Совсем не намекаем, а прямо говорим — ваша старая приятельница Пепи, о которой кто знает почему вы отказываетесь давать показания, убита! Она, как стало нам известно, имела торговые и всякие другие отношения лично с вами. Вы же ей не раз угрожали, что «поставите свечку». У вас что, нет алиби на двадцать первое апреля, на понедельник? Что вы упираетесь?
— Достаточно. Раз вы считаете, что это я… убил Пепи?
— Я ничего не считаю, я только спрашиваю.
— Никого я не убивал! Нет! Нет! — выкрикнул Попов. За все это время он в первый раз по-настоящему разволновался. — Вы специально хотите пришить мне убийство. Не можете найти настоящего убийцу и выбрали меня… Нет, это у вас не получится!
— Есть только один способ, чтобы этого не произошло, Попов. И он в том, чтобы вы рассказали все, что знаете, и хорошее и плохое, без боязни за мелкие прегрешения… Убедите нас, что вы говорите правду и только правду. Дайте нам возможность оценить это…
— Вам?!
— Об убийстве потом. А сейчас скажите, с какого времени вы знаете Пепи?
— Давно. Еще в Плевене. Школьная любовь, первая любовь у Пепи.
— Которая стоила ей очень дорого.
— Любовь без жертв не бывает. Зато я сделал из нее женщину!
— Спокойнее, Попов, спокойнее! Разве вы не видите, разве не в состоянии понять человеческую, трагическую сторону вашего поступка? Вы же разбили ей всю жизнь. Ее исключили из школы, из комсомола…
— Велика потеря! Даже если бы она и закончила школу, эта комсомолка сегодня была бы делопроизводителем в какой-нибудь сельской кооперации. А вы знаете, как она жила в Софии, после того как я ей «разбил жизнь»? Я сделал из нее человека!
— Значит, ее благополучие — ваша заслуга?
— Она моя воспитанница.
— Хорош воспитатель, ничего не скажешь! — воскликнул Консулов.