Ремус не сводит глаз с изгиба этих пальцев. Комната сжимается вокруг него, а Ремус не может отвести глаз от пальцев, от того, насколько они настоящие, с крохотным пятнышком чернил. Бледные, бескровные, но настоящие, и совсем не похожи на резиновые штуки из «Зонко».
Ремуса тошнит.
Его рвет прямо на пол, чем-то красным, пенистым, и от этого его тошнит еще и еще, пока ничего не остается, желудок сжимается в комок, словно тряпичная кукла, но это не важно — Ремус продолжает и продолжает, пытаясь избавиться от содержимого, пока не валится на пол Визжащей хижины, пытаясь набраться храбрости, чтобы встать, прибрать, сделать хоть что-нибудь. Что угодно.
Он же гриффиндорец, ему должно хватить на это храбрости, ведь так?
Какая-то часть Ремуса всхлипывает: ему всего шестнадцать, он слишком молод для того, чтобы стать убийцей, слишком юн для подобного. Он проклинает Фенрира Грейбэка, и своего отца, и этот кошмар… это же наверняка кошмар? Только вот вонь… слишком настоящая.
Его находит мадам Помфри, кажется. Кажется, потому что все плывет и колышется, пока не появляется директор, и Ремус понимает, что весь в слезах, что это слабость, но ему плевать, просто нужно плакать. Он плачет и зовет маму.
Его обнимает именно школьная медсестра. Ремус всегда ей нравился, пусть с остальными она и ведет себя строго и непреклонно, и она не бросает его, даже чтобы позвать на помощь — отправляет патронуса и продолжает обнимать Ремуса; она не должна, он может быть опасен, но Помфри плевать.
Директор берет ситуацию под контроль. Он дает Ремусу выпить что-то теплое и шипучее, а Ремус вроде бы пытается что-то рассказать, но не может собрать слова воедино. Хотя после того, как все трое приводят себя в порядок, а Ремус спит, кажется, целую вечность, Дамблдор говорит ему:
— Вас не отправят в Азкабан. И из школы не выгонят, — добавляет он. — Эта трагедия… и даже на секунду не думайте, что это что-то другое, — случилась по недомыслию и недосмотру, но не по вашей вине, мистер Люпин. — Дамблдор замолкает. — Я разберусь с делами и настоятельно рекомендую рассказать мадам Помфри о своих кошмарах. Но вы понимаете, что не можете уйти?
И впервые, почти вечность спустя с того момента, когда Ремус утратил душу, когда часть его почернела, обуглилась и умерла, он произносит:
— Никто не знает, что я оборотень. — Пусть это и ложь. — И это будет плохо не столько для меня, — добавляет он механически, — сколько для оборотней в целом.
Дамблдор должен, наверняка должен знать, какой вопрос хочет задать ему Ремус, потому что говорит:
— Я тебя не виню. Я хотел бы видеться с тобой раз в неделю, до конца срока.
Ремусу суждено было стать человеком Дамблдора. Случившееся скрепляет то, что было гарантировано. Суждено с момента, когда Ремус получил письмо, со времен этого визита, со дня, когда он впервые появился в Хогвартсе, ошеломленный волшебством, и огнями, и лодкой, и другими учениками, новыми друзьями.
Ремусу было суждено обмануться всем этим.
Ремусу было суждено убить Северуса Снейпа в ночь апрельского полнолуния, в шестнадцать лет.
><((((o>
На следующий день Сириус встает с постели, хотя все, что он помнит — что со смерти Регулуса прошли годы. Мир изменился. Солнце встает, садится, а Ремус — Люпин — по непонятной причине все еще у него дома, Тибби все еще готовит ему завтрак: чашку чаю, тост с вареньем, сосиски, все еще расчесывает ему волосы и не говорит ни слова. Сириус притворяется, и все идет нормально ровно до того момента, пока он не открывает газету и не пытается внимательно просмотреть список погибших — приходится сдерживать крик, проглатывать боль.
Сириус так давно глотает все чувства, что те прорезали длинные, рваные раны у него в горле.
Он чувствует все прежние порывы, лед в собственных жилах, холод, который ощущает только он сам. Как точно их назвали, Блэков — в честь звезд, ведь каждый из них горит так жарко, но Сириус должен быть другим. Иного ему не дано.
Люпин спускается, и Тибби светится, сияет. Он настолько явно без ума от него, что тошно смотреть. Все влюбляются в Люпина, он такой восхитительный, пусть и оборотень-полукровка.
— Ты меня опоил! — обвиняет Сириус, разрывая теплое дружелюбное утро пополам.
— Да, я дал тебе сонное зелье, — отвечает Люпин без капли раскаяния.
— Ты меня опоил и взял то, что принадлежало мне лично, не для чужих глаз! — продолжает Сириус, и зубастые эмоции прорезают путь вглубь его тела. — Странно. Мне казалось, только из меня здесь течет серебристо-зеленая кровь.
Люпин щурится.
— Тебе надо было поспать.
— Это ты решил, не я. Не делай так больше. — отвечает Сириус. — Никогда не давай мне сонного — или любого другого — зелья. — Он оборачивается к Тибби. — А ты… прочь с глаз моих, немедленно.
Раздается хлопок, и она исчезает, но Люпин все еще здесь, он никуда не девается, и лед внутри становится настолько холодным, что жжет. Но Люпин выглядит печальным, надо же.
— Я написал Дамблдору. Ответ пришел утром, пока ты спал.
Люпин роняет записку на стол. Слегка обожженную, как и все весточки от Дамблдора. Сириус подхватывает ее и заглядывает внутрь, а потом возвращает на место.
— Зачем ты это сделал?
— Ты заслуживаешь возможности похоронить брата. — Люпин встает. — Ты должен попрощаться хотя бы с одним из них.
><((((o>
День, когда Северусу суждено умереть, очень странный. Для начала, за завтраком Сириус поднимает бунт в Большом зале.
Бунт начинается будничным замечанием, обращенным к Миллисент Сэллоуз, которая сидит рядом с Генри Булстроудом — о том, как хорошо она выглядит.
Этот комплимент Миллисент — четверокурснице с на редкость уродливым прикусом, — привлекает внимание Деллы Макс, Хелен Дэвис и Миртл Гринграсс, и тройственный союз их разумов рождает особо неприятное ватноножное заклятье для ног Миллисент.
В тот момент Сириус очень тщательно наполняет тарелку.
Заклятье заставляет ноги Миллисент дернуться вперед и пнуть Генри Булстроуда. Генри Булстроуд, чистокровный, считающий чистоту крови священной или что-то вроде того, естественно, считает, что пнул его Нейтан Кинкейд, запальчивый полукровка. Он ревет, но от заклятий воздерживается — Сириус, который как раз пробует яичницу, не давал ему разрешения.
Зато Нейтан не видит проблемы в том, чтобы ответить заклинанием, которое заклеивает Генри веки, и тот, развернувшись, врезается в одного из Яксли (Сириус не замечает, в которого из них), который в ответ напускает сглаз, попадающий в Хелен Девис, и, разумеется, ее подруги бросаются ей на помощь, метя в жертву не заклятьем, а круассаном, обильно смазанным кетчупом. С этого момента все катится по наклонной. Завтрак уже не спасти.
— Из всех слизеринцев, которые влезли в это по собственной воле, — позже скажет Регулус, разглядывая опустошение, устроенное всего лишь одним замечанием Сириуса, которое едва ли можно назвать комплиментом, — только с тебя не сняли баллы и не назначили наказание. Это говорит само за себя.
— У меня паршивое настроение, — возражает Сириус, разглядывая почти нетронутый завтрак. — Где, кстати, Северус?
— Да, и всей школе отлично известно о твоем настроении. — Регулус не закатывает глаз, но его лицо дергается именно так, как будто ему бы очень хотелось это сделать. — Он сказал, что должен заняться одним вопросом.
Сириус ощетинивается и понимает, что это заметно со стороны: не потому, что волосы физически встают дыбом, а потому что Регулус быстро отшатывается назад.
— Он не решает никаких вопросов, — начинает Сириус, но впервые со времен двенадцатилетия его перебивает другой слизеринец.
— Виделся с твоей зазнобой, — мрачно произносит за спиной Снейп, потом устраивается рядом. К его чести, пусть Сириус никогда бы этого не признал, он ведет себя так, словно все в порядке, и Сириус не представляет ни малейшей угрозы, даже после такой грандиозной демонстрации характера, какой стала драка за едой.