— Добро пожаловать на Абердин, семьдесят три, — фыркает, снова растягивая слова, Блэк, встает и выходит из кухни, словно в этой ситуации именно он — пострадавшая сторона.
Ремус прижимает ладони к лицу и трет щеки, но легче ему не становится.
><((((o>
Он хорошо помнит, как увидел Сириуса Блэка впервые.
Его не так-то легко забыть. Блэка распределяли первым, и Шляпа застопорилась, молчала довольно долго, а первокурсники (особенно магглорожденные) нервно хихикали, не понимая, что происходит. Но тут Шляпа завопила: «Слизерин!», и мальчик слез со стула, а восторг на его лице сменился смирением, словно эту историю написали задолго до того, как они все здесь очутились.
Именно тогда Ремус увидел Сириуса Блэка в первый раз, но впервые заговорил с ним на уроке зелий, когда изо всех сил старался сосредоточенно слушать и записывать, и потому повернул голову чуть позже, так, что куски слизняка прилетели в лицо ему, а не Поттеру, который сидел с другой стороны.
Слагхорн баллов не снял, но Сириус Блэк, сияя усмешкой, наклонился вперед.
— Что ж, это предназначалось не тебе, но, полагаю, пока что и так неплохо. Лови момент, Люпин.
И Ремус движением, которое, без сомнения, возникло из глубинной потребности доказать, что он достоин своего нового факультета и новых друзей (ну, допустим, новых соседей по комнате), отлепил со щеки слизняка и сунул Блэку в волосы. Но, ответив:
— Лови момент, Блэк, — он не улыбался, а кисло глядел перед собой.
Десять баллов, снятых с Гриффиндора, стоили того возмущения, которое возникло на лице его противника. Но существование Ремуса Люпина не слишком занимало Сириуса Блэка. Стоило бы заметить, что немедленной мести не последовало. И не стоило игнорировать ситуацию, словно они уже оказались квиты.
Та встреча стала первым знаком. А вторая стычка, почти два месяца спустя — когда Ремуса затянуло под движущуюся лестницу, — только подтвердила это. На самом деле опасности не было. Блэк отлично рассчитал время, безупречно подобрал чары, а галстук Ремуса прицепил сверху, словно подбавляя масла в огонь. Ремус без толку болтался там минут десять, пока рейвенкловский шестикурсник не заметил его и не снял.
Это послужило ему уроком.
Сириус Блэк оказался проблемой. Умной, злой и жестокой. Но что еще важнее, ему хватило терпения для мести.
><((((o>
Сириус не ждал никого, но они всегда появляются у дверей именно в такие моменты, чаще всего в самую суровую погоду и в худшее время года. Нет чтобы заявиться в теплый летний денек, когда Сириус заканчивал большой кусок работы, и все казалось замечательным, если не считать, конечно, того безумца снаружи, который жаждал швырнуть весь магический мир в пламя — так или иначе. Все его поколение сражается на войне, а он отсиживается в четырех стенах, за чашкой чая и книгой глядя, как разворачиваются события.
Он чувствует себя до неприличия взрослым.
Сириус не ждал никого, но меньше всего — Ремуса Люпина, который напоминал бездомного кота, промокшего и дрожащего. Стоило бы понять, что подобное случится, стоило это предвидеть, но он все проморгал. И не впервые уже Сириус жалеет, что живет не в неуютной квартирке с тусклыми лампами и холодной водой, с выбитыми стеклами, храбро встречая Пожирателей и Волдеморта, а в собственном таунхаусе, словно какой-то неудачник средних лет.
Разумеется, все это невообразимо драматично. Когда-то давно Сириус был неплох в драме, по крайней мере, умел ее изобразить, точно дозируя, приглушая или позволяя хаосу вырваться на свободу, но теперь подобное его только утомляет, и чем больше он об этом думает, тем сильнее устает. Сириусу двадцать один, а чувствует он себя на пятьдесят. Или, по крайней мере, ведет себя как пятидесятилетний.
И вот пожалуйста, Ремус Люпин.
Он дрожит на пороге, заливая каплями пол, и на краткое, великолепное мгновение Сириус может думать только о том, что шесть прошедших лет привиделись ему в странном сне, коряво наложенном Империо, и Ремус наконец здесь, вот-вот освободит его от присмотра за домом, чтобы Сириус мог выйти, стряхнуть уныние прочь.
Так нет же.
Прежде чем сбагрить на попечение чертовой эльфини этого жалкого неслуха и вернуться к текстам, он добрых пару минут пытался вспомнить ее имя, только вот писать Сириус не мог. Вместо этого он старался забыть, что Люпин сидит наверху в гостевой ванной, обнаженный (и разум с жестоким упрямством решил сосредоточиться именно на этом), и что бы ни случилось дальше, исправить по-настоящему уже ничего нельзя.
Поэтому он написал Дамблдору и спросил, как зовут владельца следующего дома в цепочке, однако Дамблдор потребовал оставить Люпина, и Сириус застрял теперь с ним как минимум на несколько дней. Но война идет своим чередом, и на него давят все сильнее, требуя, чтобы он выбрал в ней сторону, а не отсиживался дома, соблюдая нейтралитет (по крайней мере, по мнению его семьи), и Сириус задается вопросом, не станет ли это приключение чуть более долгим, чем обычные три дня наблюдений за тем, как Тибби убирает и готовит.
Он сидит в кресле, пытаясь понять, как вообще влез в эту передрягу. Закончив Хогвартс, Сириус не считал, что достаточно подготовлен к чему-то смелому, лихому и дерзкому — не после пятого курса и того скандала, который он учинил. Ему казалось, что так можно искупить вину — сидя в старом доме Альфарда, щекоча нервы тем, что позволяет Дамблдору использовать свой дом как конспиративную квартиру. Но выходит, что искупать вину тоскливо, а справедливости в мире не существует — раз уж Ремус оказывается здесь именно в ту ночь, когда чаша терпения Сириуса переполняется, когда нет сил больше сидеть, словно узнику, взаперти.
Он умудряется не подняться наверх и не подглядеть, как его гость принимает ванну. Он умудряется не отпустить ни одного непристойного комментария, пока тот ест. Сириус умудряется сделать все это, и его тошнит, потому что настолько непохожим на себя он не был ни разу в жизни.
><((((o>
И тогда он представляет себе, куда все повернется.
Сириусу всего одиннадцать, но он уже успел побывать на священной школьной земле — по делам попечительского совета, вместе с отцом (не председателем, к счастью, у него и так слишком много дел, чтобы не отвлекаться на подобные пустяки), так что слышал и видел достаточно, и теперь впервые он остается здесь один, без семьи. Сириус представляет себе нечто вроде свободы: миг, когда он сможет — впервые с рождения и вступления в род, — просто быть самим собой.
Он представляет себе что-то подобное, но все выходит иначе.
Выходит, конечно, так, что Нарцисса — уже пятикурсница — по просьбе отца следит за ним недреманным оком, а Сириусу до смерти скучно слушать ее болтовню. А она все болтает. И болтает. И продолжает болтать о неважном и неинтересном. Андромеда, которая обычно держала бы младшую сестрицу в узде (или, по крайней мере, отвлекла бы ее) уходит — мчится в другой вагон, волоча за собой по полу серебристо-зеленый шарф.
— Ты когда-нибудь замолкаешь? — говорит наконец Сириус, когда они проезжают Йорк: город виднеется вдалеке, из окна смутно заметны только его очертания. — Я мог бы найти кого-то моего возраста, — замечает он.
— Твоего возраста! — фыркает Нарцисса, морща нос в манере, которая наверняка никому не показалась бы привлекательной. — Их еще не распределили.
Именно в этом, размышляет Сириус, и заключается их главная притягательность, хотя часть его рассудка всерьез, по-настоящему над этим задумывается. Он не распределен. Может пойти куда угодно. В Рейвенкло (хотя он не такой уж книжный червь), в Хаффлпафф (ха!) или даже Гриффиндор (но тут Сириус представляет себе вопиллеры, которые взрываются прямо над тем, что ему кажется роскошным завтраком). Вот только он не может. Сириус знает, что свобода, которую ему бы хотелось ощутить — всего лишь иллюзия, потому что закончит он в Слизерине, за ним станут приглядывать Нарцисса и Андромеда, а он…