— Белла, — говорит Сириус жестоким, пугающе холодным голосом, знакомым Ремусу еще со школы, — я знаю, ты считаешь меня ценным активом, благодарю, и это правда, я еще как ценен. Но мне не интересно. Честно, в этом я на стороне родителей. Придешь сюда еще раз, нарвешься снова, и, кузина ты мне или нет, я все внутренности тебе перемешаю, пока ты ртом срать не начнешь, Темный лорд тебя побери!
Мурашки ужаса бегут по спине, а ведь Ремусу даже не угрожали.
— Я буду придерживаться договора — и я придерживаюсь, я не покидаю дом, — и все останется как есть. Итак. — Он поводит палочкой, пока Беллатрикс не оказывается за дверью, и выкрикивает: — Тибби! Отправишь госпожу Беллу туда, откуда она появилась?
В качестве прощального подарка он сует палочку ей в руку, и Беллатрикс с хлопком исчезает. Блэк поднимает голову и садится на пол.
Они сидят так довольно долго, и Ремус понимает, что Тибби, пусть и эльфиня со всеми вытекающими причитаниями и писком, выглядит чистой, накормленной и ухоженной, и, пусть Блэк и заставляет ее работать до седьмого пота, она искренне любит его. Ремус понял еще со школьных времен, что Блэку никогда не нравились эльфы, но эту он по крайней мере терпит. Переносит достаточно, чтобы категорично приказывать успокоиться, когда она бьется головой о дверь, но что есть, то есть. Малые уступки. Легкие намеки на гуманность.
Проходит час, и Ремус уже не чувствует ни рук, ни ног. Но потом без предупреждения — щелк! — его переносит за кухонный стол, и он немедленно валится со стула и вытягивает затекшие конечности. Раздаются шаги, Ремус негромко ругается.
— Боже, я ни разу не слышал, чтобы ты употреблял подобную лексику, — говорит Блэк, глядя сверху вниз. — Прежде чем мы тебя спустим, я хотел убедиться, что она не вернется.
— Они знают, где ты…
— Конечно, они знают, что я здесь живу. Здесь жил мой дядя, до того, как умер. — Голос Блэка звучит почти печально, но трудно судить о чем-то, лежа на полу — Ремусу кажется, что кости вот-вот расплавятся. — Но как ты и слышал, я не выхожу, не вмешиваюсь, так что они меня не трогают. Эти люди считаются с чистотой крови.
Ремусу это кажется до абсурда опасным, и он поднимает взгляд.
— А если они просто аппарируют?..
— Не смогут. Мой дядюшка, конечно, не был таким параноиком, как отец, но достаточно будет сказать, что в дом попасть непросто. А Тибби, которая, кстати, отлично себя показала, — говорит он, повышая голос, как будто эльфиня его слушает (Ремус уверен, что так и есть), — знает, когда кто-то отпирает калитку. — Он пожимает плечами. — Как-то так.
Ремус не сводит с него глаз.
— Как-то так, — повторяет он, но его затылок ударяется об пол, и в глазах темнеет. — Просто… а… дай мне минутку.
Но Блэк только закатывает глаза и протягивает руку, чтобы помочь Ремусу встать.
><((((o>
Ноябрь, пятый курс. Именно тогда их миры разваливаются на части как никогда раньше.
А до того была война — открытая или тайная. А война с Сириусом Блэком означала войну со всем Слизерином. Порой другие слизеринцы — с первого курса и старше — напоминали конечности некоего чудовищного монстра, центром которого и был Блэк. Его расположение духа диктовало настроения остальным, а это, в свою очередь, диктовало отношение слизеринцев к другим ученикам. Все это знали. Знали учителя, и, в зависимости от поведения остальных с факультета, определяли, похвалить Блэка или наказать. Странноватый метод, но у Слизерина отлично получалось прорываться сквозь границы, которых учителя не видели или не хотели замечать.
С другой стороны, Джеймс не слишком-то хорошо разбирался в этих тонкостях, так что половина Гриффиндора жаждала, чтобы его голова очутилась на шпиле башни, пока вторая половина обожала его за веселье и общительность. Но у Сириуса была одна слабость — он постоянно изводил Ремуса.
И всегда довольно мягко — шокирующие заклятья на Защите от темных искусств, сглазы в коридорах, порванные сумки, мелкие розыгрыши. Ничего серьезного, разве что очень надоедает. Но в один сентябрьский день все прекратилось: Блэк, кажется, переключил внимание на что-то другое.
Но вот наступает ноябрь, и Ремус сидит в убежище под Дракучей ивой. Та вдруг впадает в бешенство, но тут же замирает, и он не сразу понимает, что еще рано — слишком рано для прихода медсестры.
Ремус открывает дверь: за ней — самодовольное лицо Сириуса Блэка. Сердце, замерев на миг, сжимается в груди, не давая даже вдохнуть. Джеймс и Питер знают, но никогда не заходят сюда, не делают этого, даже когда все уже безопасно, и они никогда, никогда не останавливали Иву!
Может, это кошмар? Все признаки налицо.
— Видишь ли, не стоило делать настолько очевидными дни, в которые ты… болеешь, — говорит Блэк, закутанный по глаза в серебристо-зеленый шарф. Здесь холодно, на полу изморозь, а солнце едва поднимается над горизонтом.
Ремус оценивает варианты: ни один из них ему не нравится. Можно соврать, но Блэк несомненно обо всем знает, раз уж стоит на этом дурацком холме под смертоносным деревом, которое вроде бы должно хранить этот секрет. Можно сказать правду и начать ему угрожать. Еще хуже. Так что Ремус, естественно, выбирает третий вариант — стоять словно идиот, вытаращив на Блэка глаза, и ненавидеть ту часть себя, которая считает его настолько привлекательным, что сам дьявол бы позавидовал.
Часть, которая до дерзости громко заявляет о себе. Иногда Ремус жалеет, что нельзя просто перемотать возраст с одиннадцати до сорока пяти, чтобы заткнуть ей пасть.
— Да ты никак спишь, Люпин? — спрашивает Блэк, безнадежно раздраженный тем, что Ремус не клюет на его удочку. — Может, скажешь что-нибудь?
А Ремус понятия не имеет, что сказать. Он никогда раньше не впадал вот так в ступор, но умудряется откопать пару слов.
— Что тебе нужно? — спрашивает он, приходя в ужас от самой постановки вопроса. Позже, спустя годы, Ремус вспомнит этот момент. Именно тогда потерял душу, а не когда последовал за Дамблдором. Действительно, о чем он думал?
Блэк просто смеется. Ремус не уверен, слышал ли когда-нибудь этот звук, но смех делает Блэка еще красивее, и он ни разу не клокочущий или злой, как подобало бы стоящему перед ним человеку, задумавшему какое-то ужасающее вымогательство, так что Ремус продолжает:
— У меня нет денег, я не популярен, так что не знаю, что мог бы тебе дать…
— К твоему счастью, у меня всего этого в избытке, — перебивает Блэк и, придвинувшись ближе, поправляет кнопки на его одежде. Это сбивает с толку. Зачем Блэку это делать? А еще, кто бы мог подумать, что он знает, как с ними обращаться? В голове Ремуса всплывает мелочная мысль о том, что Снейп, который хвостом таскается за Блэком, должно быть, и одевает его, словно какой-то лакей из романа Джейн Остен. — Окажешь мне пару услуг. Ничего опасного, обещаю.
Сердце, словно барабан, колотится в груди.
— Я не предам ни Джеймса, ни Питера, — без обиняков заявляет Ремус, хотя и не уверен, что это можно будет определить. А вдруг? Каким другом он тогда окажется?
Но Блэк, кажется, вовсе не против. Он улыбается, и его улыбка выглядит самодовольной, лукавой или притворной. Она полна удовлетворения, словно Ремус наконец сказал что-то, чего Блэку хотелось бы услышать.
— Не волнуйся, — говорит Блэк и добавляет, так что слова ложатся бальзамом на острую рану в груди: — Ничего такого насчет этой вечной войны между факультетами.
— Так если я не соглашусь, ты всем расскажешь?..
— Ничего подобного я не говорил, — заканчивает Блэк: Ремуса еще ни разу не пугал так никто с тех самых пор, как он повстречал Фенрира Грэйбека. Забавно. Парень играет в игру — глупую и дурацкую, игру, которую Ремус должен бы закончить без труда, только вот он не может, не понимает, как можно выкрутиться, не знает, зачем это все, но напуган, словно оборотень, которому плевать на тех, кому он может навредить. А Блэк продолжает: — Но ты обдумай. Мы утрясем этот вопрос. — Он поднимает руку, но останавливается и делает шаг назад. — О, и Ремус…