На миг я прирос к полу, ошеломленный величием того, что свершил, – и тут Ллинос одобрительно поднял большой палец, и заклятие спало. Мы ринулись вперед. Сполох молнии озарил долину, и на секунду беспредельное металлическое сияние Нант-и-Мохского водохранилища раскинулось под нами в таком подавляющем величии, что мы все онемели. Затем мерцание электрических разрядов в тучах погасло, и тьма вновь поглотила пейзаж. Тьма, разрываемая только двумя прожекторами, подвешенными под плексигласовым носом самолета, которые были направлены на поверхность воды. Мне и не стоило спрашивать – я знал, что Мозгли укрепил их там, посмотрев «Разрушителей плотин».[37] Они должны были показать высоту сброса бомбы. Если два прожектора сольются на поверхности воды, значит, самолет вышел на заданный метраж и можно скидывать заряд. Лучи, скользившие по глади вод, были друг от друга всего в нескольких ярдах и подбирались все ближе и ближе – Торт-Кидай выравнивал самолет для последнего захода. Величественная бетонная стена плотины высилась впереди, и бомбардир Ллантрисант, не отнимая глаз от визира, завопила, перекрывая гул:
– Шесть секунд! Пять секунд! Четыре секунды!
А мы с Ллиносом стояли у входа в кокпит и переглядывались, не веря себе.
– Три секунды!
Рука миссис Ллантрисант, позабывшей о нашем присутствии, обо всем на свете, кроме этих двух пятен света на поверхности озера, между которыми сейчас была всего секунда-другая, подалась к рычагу бомбомета. Час настал. Нам нужно лишь оттянуть момент сброса на секунду или около того – и угол станет неверным, бомба упадет и затонет, не нанеся ущерба.
– Две секунды! – проверещала миссис Ллантрисант. Торт-Кидай сжимал рычаг управления железной хваткой – так же, как и много раз прежде, тогда, в Патагонии; то есть наверняка так же, как сжимал его в том бесславном заходе на Сан-Изадору поверх границы облачности, когда они сбросили бомбу на сиротский приют. Парные пятна света соприкоснулись и слились, рука зависла над рычагом, ожидая нанесения финального удара по Аберистуиту – некогда очаровательному приморскому городку.
– Одна секунда! – завопила миссис Ллантрисант и тут же в оргазме триумфа: – Пошла! Пошла! Пошла!
Мы с Ллиносом выбросили руки вперед, чтобы удержать рычаг и остановить бомбу.
Глава 24
Полицейская лошадь бьет копытом и тонко ржет; от ветра с моря заградительные щиты трещат, как фейерверки. Собаки воют, и младенцы плачут – горожане устроили давку на нижней станции Горной железной дороги, толкаются в смятении и штурмом берут поезда.
– Назад к барьеру! – кричит полицейский. – Женщины и дети идут первыми! Здоровые мужчины отправляются пешком! Сезонные недействительны!
Затем вздымается мощная волна плача – беженцы, спешащие из пригородов, приносят с собой вести о надвигающейся стене воды. Повести о древесных стволах, что, как спички, крутятся в яростной пене вод; о трейлерах, которые стихия перетряхивает, будто игральные кости в стаканчике; о поездах, которые катапультирует на центральную улицу Борта; об апокалипсисе в Талибонте, где воды ударили в мельничное колесо с такой свирепостью, что завертелось само здание мельницы. Паника ширится, полицейские лошади пятятся, ржут в ужасе и роняют хлопья с узды – поезда фуникулера скрипят и стонут от напряжения. Все до одного вагончики переполнены: человеческий груз свисает из окон гроздьями, как виноград. Еще никогда за всю историю фуникулерных линий не было такого дисбаланса между вагончиками, идущими вниз и вверх. Трос, соединяющий два вагончика-противовеса, вытягивается до толщины рояльной струны, а рельсы раскаляются добела, так что в ночи дальше по побережью в Аберайроне люди решают, что над Аберистуитом опять спустилась к земле лестница Иакова.
Когда побежали конечные титры, я вслед за Амбой вышел из кинотеатра, моргая от яркого послеполуденного солнца.
– Я не знаю, что мы на него все ходим и ходим, – рассмеялся я.
– Это же барахло, – согласилась Амба. Мы виновато переглянулись: оба знали, почему ходим – мы его обожали. Теплый июльский ветерок сдул занавес светлых волос ей на лицо. Вихры уже исчезли, и на месте озорства расцветали изысканность и самообладание. Она ткнула меня в плечо. – Надо бежать – не хочу заставлять его ждать. – Я кивнул, и она стремительно удалилась, бросив напоследок: – Увидимся в Гавани!
Я взглянул на часы; до встречи с ватиканским посланцем еще оставалось время выпить кофе у Сослана. Я заказал «капуччино» и перенес его за один из новых столиков перед киоском. У меня над головой описала ленивую дугу чайка и приземлилась на леера. Крупный экземпляр – старая, жирная, чуть ли не с кошку величиной, вероятно, она помнила дни, когда заведение Сослана было маленькой дощатой будкой, где продавалось мороженое. Я угостил чайку маленьким кусочком миндального «бискотти», но она и глазом не повела.
– Да, старое пернатое, – сказал я. – Все мы помним те деньки. Но эти пластиковые столики с солнечными зонтиками посередине – это шаг вперед, не так ли? Прогресс – не всегда плохая штука.
В прежние денечки, конечно, не хватало места для таких роскошеств; была только будка с мороженым, несколько ярдов мостовой да эти леера. Но то в прежние деньки. Я не знал толком, перенесли назад дорогу или расширили волнолом, однако новая набережная – или Эспланада, как мы еще привыкнем ее называть, – стала гораздо шире и просторнее. Нодди тоже исчез, но по нему скучать никто не будет. Персонажи из мультиков не нужны, чтобы иллюминировать «эспрессо» и «ристретто» соспановского кафе-террасы. Равно как и круглосуточный павильон «Муль Маринье», который заменил Улитковый Лоток у подножия холма Конституции.
В мои мысли вторгся голос; я поднял голову и увидел, что к моему столику подошел Ллинос, теперь уже – комиссар полиции. Он присел и сделал заказ официантке:
– «Латте» обезжиренный без кофеина, пожалуйста. – Посмотрел на меня: – Здорово!
Я кивнул:
– Как строительство нового полицейского участка?
– Почти закончили. Есть еще проблемы с пультом блокировки дверей. А настенная роспись – это головная боль! – Он закатил глаза. – Уже бы пора закончить. Но он, на мой вкус, слишком сплющил перспективу там, где океан разделяется. Вы что, говорит, хотите, чтобы получилась фотография? Дескать, сделал специально, чтобы сжать повествовательный фокус. Замечательно, конечно, только рядовой зритель думает, что это просто ошибка. Ну, постепенно доделаем.
Официантка принесла кофе, и Ллинос сделал жадный глоток, после которого вокруг рта у него остался кружок пены.
Мы посидели некоторое время молча, так шерочка с машерочкой, наслаждаясь блистающим покоем дня. Ллиносу не надо было торопиться снова на работу, да и я мог позволить себе расслабиться. Повседневную работу вела Амба, и ей это давалось куда как лучше, чем мне. Пройдет время, и она все возьмет на себя. Я уголком глаза взглянул на Ллиноса и почувствовал к нему прилив теплоты. Мы вместе проделали длинный путь, но в конце концов крепко подружились. Сослан, пробираясь между столиками у кафе, приветливо помахал рукой, и я улыбнулся. Нынче он человек занятой, правит своей сетью бистро и окучивает чиновников Евросоюза на предмет грантов. Мы с ним редко виделись. У нас еще слишком много дел.
Оттуда, где я сидел, был виден выцветший портрет Мивануи Монтес, легендарной Валлийской Песнопевицы, – афиша до сих пор не отклеилась от стенки Оркестровой Эстрады. Что навеяло мне мысли о причудливом пятне на новом асфальте возле Гавани и об отце Ренальдо, который приехал на него посмотреть.