LXXV. Мы слышали о достоинствах царя Александра и видим, что сей превосходит его. Поведали нам старцы наши, что царь Филадельф был велик боговедением и испытанием писаний божественных, и нашли, что сей выше его. Рассказали нам отцы наши о всех деяниях изрядных царей по порядку их — и деяния сего лучше деяний других, как одна звезда лучше другой и свойства их уступают свойству его. Он — сын совершенный, якоже отец его небесный совершен есть,[283] и нет никого, кто был бы ему подобен из тех, кого мы видели и о ком слышали. Он — единственный, и нет рода, приближающегося к его изрядству. Он — един и немного подобных его добрым свойствам. Посему достойно нам почтить его сего одного. Разве серебро и железо не более многочисленно, чем олово и свинец? То, что одно, ценится больше того, что многочисленно, и то, чего нельзя найти, больше того, что находимо. Душа сытая пренебрегает сотовым медом,[284] так же, как пренебрегается все, что многочисленно. Человек дороже золота и серебра и драгоценного камня сапфира, подобным же образом имеет большую ценность все, что единично. То и это, все сладкое, все желания, все корысти, все пользования, все радости, все веселия, все богатства, все наслаждения, все ликования, все довольства, всякое успокоение плоти, все удовольствия мира превосходит царь Клавдий — да будет над ним мир!
LXXVI. Самым большим из всех его деяний было то, что он всегда прощал ближнему прегрешения, чтобы не нарушить завета, который он постоянно заключал со своим отцом небесным, говоря: «Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». И когда хотел его разум приносить жертву пред живым огнем, служащим пред богом преславным и вышним, он приносил не жертву зависти, как Каин, а жертву мира, как Авель, брат его, и творил втайне, ибо знал, что отец небесный, видящий тайное, воздаст ему явно.[285] Когда он постился, не имел печального вида и не помрачал лица своего, но помазывал голову свою и умывал лицо свое,[286] творя заповедь господа Христа, ему же слава. Когда он приносил дар господу богу своему и вспоминал, что есть гневающийся на него, сначала мирился, а затем приносил дар,[287] да будет чист дар его пред богом преславным и да будет приношение его приятно и кадило его сладостно, как ливан царей восточных, принесших ему дары, когда он лежал в вертепе.
LXXVII. Где может быть найден муж, подобный ему? Найдут ли его, взойдя на небо? или перейдя берега бездны? Или купят за червонное золото? Спросишь соседей, говоря: "Не к тебе ли перешел праведный царь Клавдий, творивший правду?" и он тебе скажет: "Его нет". Море скажет: "У меня его нет; он отсутствует больше, чем все птицы небесные".
LXXVIII. Сколько могли бы мы говорить о доблестях его и повествовать об его добродетелях? Дни наши обветшали и преходят и время наше кратко для того, чтобы продолжать слово. Но в меру возможности поведаем вкратце и напишем, что будет достаточно для читающего и слушающего сие. Мы могли превзойти это и дойти до конца с помощью и попечением бога преславного и вышнего, которому слава всегда и во веки веков. Аминь!
LXXIX. В этом 19-м году распространилось пророчество и дошло до ушей царя мира Клавдия: «Се приблизилось время, когда исполнится вопль твой о земном царстве и всем истекающем от него, и ты получишь царство небесное, которое не требует труда по выходе в него. Ты преселишься из поля труда на поле покоя вечного». Услыхав это, славный господин Клавдий — да будет над ним мир, не возроптал, но сказал: «Господи, дай мне часть с мучениками, пострадавшими за имя твое". Он не отяготился мыслью о смерти, зная, что смерть не оставляет никого из людей, рожденных женами. И спаситель наш даже, нисшедший из Сиона и потребивший грехи Израиля, не был оставлен, но умер. Смерть же создана не ради грехов людских, но бог преславный и вышний создал две природы словесные: смертную и бессмертную и, рассуждая между ними двумя, положил началом смерть для человека праведного, а для грешника дал долгую жизнь.