— Терпение, девочка, имей терпение, — прозвучал глубокий мужской голос, и я передернулась от пробежавших мурашек. — Повторяй за мной. Акхэро эль таим вес глэа.
Наверное, стоило промолчать, но я повиновалась маленькому желанию внутри себя и повторила.
— Вилас ас браэ кель жэг, — продолжил тот, — Кавэр вэс гул!
Повторила всё как-то на автомате и мир тут же взорвался миллионами оттенков, и это всё сопроводила невероятная боль во всём теле. Кажется, я кричала, а может, мне это только казалось, не знаю. А в голове набатом било «Акхэро вэс гул! Акхеро вэс гул!». По щекам потекли слёзы, так как ощущения стали, будто моё тело – сплошная рана. Взглянула на руки, и оказалось, что в области кистей они перерезаны и с них в разные углы фигуры тянутся голубоватые ручейки, которые тут же пропадали и придавали фигуре красный оттенок. Когда последние вышли, я почувствовала ужасную слабость. Меня обдало холодом, поэтому начала дрожать, мир начал терять свои краски, сливаясь в одну сплошную чёрную пелену, но вдруг я почувствовала, как в раны на руках что-то стремительно пробирается. В глазах начало проясняться. Взглянула и увидела зеленые ручьи, которыми меня питала фигура, и как только последняя ленточка влезла – раны моментально зажили. Фигура рассеялась, а я рухнула на землю.
Встать даже не пыталась, слабость брала всё тело, и я начала отключаться. Кажется, лис хлопал меня по щекам, потом попытался потянуть куда-то, схватив меня зубами за шиворот, но плюнув на столь тяжелое дело, пронзительно заскулил. Уже сквозь сон улыбнулась ему и канула в небытие.
Мне снился дом, в котором мама ещё стояла у печки и пекла пироги, а отец чинил во дворе лопату, я двенадцатилетняя смеялась заливным смехом и бегала вокруг него с вырезанной им же из дерева синицей. Вдруг небо затянуло черными тучами и по нему прошлись где-то вдали необычайно красивые зеленые молнии. Отец тут же бросил всё, схватил меня на руки и занёс в дом. Сам схватив плащ, помчался прятать в сарай дрова, пока их не залило дождём. Подбежала к маме и обняла её, мне было страшно. Во дворе послышался шум, крики. На голову упала мамина слезинка. Отчетливо помню голос отца, кричащего в этот момент, и в дом врывается какая-то тварь в черном балахоне, из-под капюшона которого виднеются лишь зеленые глаза. Мама прячет меня за своей спиной, и я сжимаю подол её платья в своих маленьких кулачках. Мне очень страшно. Я слышу, как что-то трещит, и через мгновение с моих кулачков осыпается пепел. Шок, настолько сильный, что я и пошевелиться не могу.
— Это чтобы потом тебя ничего здесь не держало, — слышу холодный, ледяной голос и фигура растворяется в воздухе.
В окно проникают лучи солнца, а я стою и не шевелюсь. Потом прибежит тётя Фрося, скажет, что случился несчастный случай, моих родителей убило молнией, и я ей поверю. В каждое её слово. Польются с глаз слезы и будут течь, пока полностью их не высушат. Придут папины друзья, мамины подруги, чтобы помочь с похоронами, но окажется, что нет тел. Тётя Фрося скажет, что молнии полностью их сожгли, и я снова поверю, забыв о ком-то в черном балахоне. Голоса будут шептать, что я бедная осталась сиротой с таким огромным хозяйством. Тётя Фрося на кого-то прикрикнет и возьмет опеку надо мной, но никогда и пальцем мне в помощь не пошевелит, приговаривая «Борись, живи, работай и станешь сильной!», и я буду её слушать.
Я забыла всё это, забыла ранее, но вспомнила сейчас. Открыла глаза и первым, что увидела, был потолок в доме дриады. В голове пронеслось: «Это чтобы потом тебя ничего здесь не держало» и я резко вскочила с кровати, но от слабости тут же рухнула на колени. Ко мне подбежал Мистер Брендиборг и лизнул лицо, подняла голову и увидела рядом стоящую Эмеренту с лицом, будто постаревшим на десяток лет.
— Я должна найти его, — прошептала я будто в бреду, глядя на подругу, а та молча присела на корточки и погладила меня по лицу.
— Ты только не пугайся, — проговорила она, и я удивилась, а дриада продолжила: — Тут такое дело… Кажется, ты теперь у нас одарённая. По твоим венам течёт магия… Пока не могу определить точно какая, твой организм ещё не привык к ней.
— Не мои это больше вены, — лишь сообщила ей, вспомнив, как с моих тянулись голубоватые ленточки, и передернулась от отвращения.