– Ваше «не понял» – всего лишь дань риторике. Все вы очень хорошо понимаете, дорогой Виталий Федорович.
– Боже мой, о чем вы говорите?
– Это не есть несчастный случай, это – убийство. Самое настоящее. Очередное рядовое заказное у-бий-ство. Вы меня хорошо расслышали?
– Куда уж лучше.
В стрессовых ситуациях голова Проскурца работала особенно быстро – тут конечно же сказались долгие годы работы в советском военно-промышленном комплексе. Там от скорости ментальных реакций очень часто зависела социальная безопасность сотрудников. Ситуация, которая стремительно разворачивалась перед Виталием Федоровичем сейчас, была стрессовой в кубе. "Так, – размышлял он, – у следствия в руках какие-то чрезвычайно важные козыри. Это несомненно. Иначе бы этот Омельченко не вел себя так развязно. И эти козыри наверняка способны кого угодно загнать в западню. А из этой западни выход только один – косвенно признать себя виновным… Виновным в чем?
– …карточка из стоматологической клиники, где Волков регулярно лечился, с помощью которой нам удалось идентифицировать личность потерпевшего с точностью до микрона, – говорил словоохотливый Омельченко, пока Проскурец мысленно справлялся с лавиной нахлынувших вопросов.
– Как это произошло? – уже спокойным тоном спросил Проскурец.
– Ага, проснулся живой интерес. Прекрасно.
«Важняк» Омельченко, заложив обе руки за спину, сделал несколько шагов взад-вперед, осматривая стены, пока это дело ему не надоело, и тогда он снова подошел к Проскурцу:
– Э-э… Простите, Виталий Федорович. Давайте сделаем так: вы завтра утречком прибудете к нам, в прокуратуру, и там мы все самым подробнейшим образом обсудим. Договорились? А сейчас самое мудрое и благородное – это разбежаться по рабочим местам. У нас работа, у вас полно работы. У всех работа, да? Нехорошо отрывать другу друга от любимых занятий, подчиняясь воле обстоятельств, правда? Будем выше этого. Надеюсь, вы меня правильно понимаете?
– Надеюсь, да, – выдавил из себя Проскурец, направляясь к выходу из этого страшного места.
…И теперь, меряя широкими шагами кабинет, то выглядывая в окно, то оказываясь у двери, Проскурец неоднократно ловил себя на том, что невольно подслушивает, о чем толкуют подчиненные. Он вдруг замер посередине, потому что его мобильник дал о себе знать настойчивой трелью.
Привычным жестом из внутреннего кармана пиджака он извлек черную пластиковую коробочку, нажал кнопку ответа и приложил к уху.
– Да.
– Виталий Федорович? – донесся из трубки женский голос.
– Да, да, я слушаю.
– Это Лена.
– Лена? – Проскурец добрел до стола и уперся в него свободной рукой. – Лена Волкова?
– Да, Виталий Федорович, Лена Волкова. С каких это пор вы перестали узнавать мой голос?
– Ты где?
– В Москве.
– Ты в Москве? Ты точно в Москве?
– Господи, да что с вами такое, Виталий Федорович? Я точно в Москве. Только что из самолета.
– Извини, Лена.
– Где папа? Я не могу до него дозвониться, все номера молчат, будто их отключили. Он что, уехал?
– Понимаешь, Лена… случилось несчастье.
Проскурец говорил как автомат, стараясь сдерживаться.
– Что случилось?
– Я… я даже не знаю, как тебе сказать. Его машина, понимаешь… Она…
– Я ничего не понимаю. Чья машина? О чем вы говорите?
– Его машина… Извини, Лена. Если у тебя есть возможность приехать – приезжай сейчас же.
– Куда?
– К нам в офис. Я тебе все объясню. Адрес помнишь?
– Конечно, помню.
– Тогда приезжай. Я жду.
Проскурец отключил телефон и снова с подозрением посмотрел на закрытую дверь.
На другом конце Лена услышала в трубке легкий щелчок, будто в конце предложения поставили точку. Линия разъединилась.
За окнами такси проносились архитектурные монстры сталинского ампира, которые делали Ленинградское шоссе увеличенной в несколько раз копией Невского проспекта. Лена еще раз набрала номер, но теперь за заунывно длинными гудками ничего не последовало.
– МАИ знаете? – спросила она у водителя.
– Стекляшка, что ли?
– Ну да.
– Как не знать. Теперь туда, что ли?
– Туда.
Лена откинулась на спинку сиденья, обтянутого искусственной кожей, и услышала, как в ее голове с каждый ударом сердца нарастало: «папа, папа, папа…»
У входа ее встретила троица охранников, вид которых мог внушить обывателю довольно серьезные опасения, а особенно то количество боевого снаряжения, что висело на них. Однако легко миновав этих суровых с виду парней, которым ничего не оставалось, как снисходительно улыбаться приятной темноволосой девушке, Лена взлетела на девятый этаж, где располагался офис «Интерсвязи» – одной из крупнейших в России частных телефонных компаний, чей приоритетный профиль – сотовые системы подвижной связи. Когда-то генеральным директором «Интерсвязи» был ее отец – Владимир Волков, но уже полгода, как он ушел с этого поста и из компании вообще, передав все полномочия давнишнему своему другу и первому заместителю Виталию Проскурцу. Почему так произошло, Лена не знала. До сих пор ее мало интересовали дела собственного отца, последний год она провела в Соединенных Штатах, где по контракту с Чикагским технологическим институтом занималась научной работой. Освоение новых технических и географических территорий стало для нее таким важным делом, что до всего остального, если оно не имело отношения к биологии, руки не доходили.
Войдя в помещение офиса, обставленного в ультрасовременном стиле с обилием пластика и алюминия, она увидела множество хорошо одетых молодых людей, которые наперебой начали с ней здороваться. Она узнала только некоторых, однако кивнула всем сразу – и решительно направилась к двери с табличкой «Генеральный директор». Лена вошла без стука и обнаружила Виталия Федоровича, нервно расхаживающего по кабинету. Увидев ее, он молча кивнул, молча закрыл дверь и показал на кресло у стола. Он казался чрезвычайно подавленным. Лена не стала первой нарушать молчание, ожидая продолжения разговора, начатого по телефону.
– Лена, – заговорил Проскурец, прокашлявшись. – Понимаешь… Ну, в общем… Папы больше нет.
По ее спине пробежал холод.
– Когда? – Единственное, что она могла спросить. Все, что называется «убийственной истерикой», происходило сейчас у нее глубоко внутри, и Лена не позволяла ей выплеснуться наружу.
– Сегодня утром, в восемь часов. Его машина взорвалась у подъезда дома.
– Нашего дома?
– Да, вашего дома. Прямо у подъезда. Это ужасно, ужасно…
– Это несчастный случай? Да?
– Нет, Лена, это убийство.
– Боже мой!
– И еще, Лена, ты должна это знать. Это очень важно. Я – один из основных подозреваемых.
– Подозреваемых? В чем подозреваемых?
– В убийстве. Точнее, в организации убийства, если пользоваться их терминологией.
– Вы? А при чем здесь вы?
– Лучшего претендента на эту роль им просто не найти.
– Почему?
– Все очень просто. Они идут по пути наименьшего сопротивления. Так гораздо проще. Тут и дураку ясно, что смерть Волкова мне выгоднее, чем кому бы то ни было.
– Боже мой, что вы такое говорите? Как это – выгодна?
И тут Лена не выдержала и разрыдалась. Ее лицо исказила гримаса отчаяния, из глаз брызнули слезы. Она закрыла лицо руками, слово боялась открыто демонстрировать свою слабость.
– Бизнес – это война, – тихо, но твердо проговорил Проскурец. – Здесь нет и не может быть друзей. Каждый сам за себя и против всех. Но в моих правилах бизнес – это прежде всего война умов, стычка интеллектов, в которой нет и не может быть места физическому устранению конкурента.
Проскурец подошел к окну и в очередной раз снял очки:
– Да, мы с твоим отцом в последнее время были не в ладах. Можно сказать – воевали.
Лена вздохнула:
– Вы всю жизнь воюете. Сколько я себя помню, все мужчины воюют друг с другом.