– Но моей вины здесь нет! – спохватился патологоанатом. В его глазах виднелось отчаяние, с которым загнанная котом мышь в угол принимает смерть. – Не будь горя в нашей семье, я бы ни под каким предлогом не согласился взять те чёртовы деньги!
– Горя? – настал черёд мне удивляться.
Зубцин кивнул дряхлой головой.
Я мысленно выругал себя за чрезмерно длинный язык, выведший нас на больную тему разговора. Зубцин поник ещё сильнее: глаза патологоанатома покраснели и заблестели от навернувшихся слёз, отвисшая нижняя губа задрожала. Мне было сложно наблюдать навалившуюся на него печаль, но благодаря собственной безэмоциональности, родившейся на почве утраты эмоций во время похорон и многократного применения успокоительного лесным пожаром выжегшего эмоциональную составляющую мою сущность, желания утешить его не возникло, хотя следом же понимал неправильность такого поступка. А каким способом мог я помочь ему? Говорить красиво звучащие слова, надеясь побороть их содержанием мысль о неприятной проблеме? Нет. Слова есть слова – способны ранить ни хуже удара ножа, но целительный эффект чаще всего слаб.
– Может, вы скорее мне расскажите о настоящей причине кончины Романа, и я покину вас, – осмелился произнести я, посчитав быстрое окончание нашей «беседы» полезным для всех.
– Хорошо, – согласился Зубцин, взглянув на ручные часы. – К тому же скоро должна вернуться Люба – моя жена. Она отводила внука в сад. Бог знает, что взбредёт на её ум, увидев меня в вашей компании, – он выпрямился и легонько хлопнул себя по коленам – знак спадающей печали.
– Вы и ей ничего не рассказывали.
– Только то, что требовалось.
– И что же?
Зубцин резко посмотрел на меня.
– Вы разве не знаете?
– Нет, – ответил я. – После похорон всячески стараюсь избегать любой информации, чтобы не возобновлять утихшую скорбь.
– А, понимаю, – Зубцин кивнул. – Вам явно не просто даётся наш разговор. Хотя вы ничего – держитесь молодцом, не унываете как многие потерявшие сердцу дорогих, – он на секунду замолчал, будто вспоминая выдуманный результат вскрытия. – Разрыв аорты – резкая остановка сердца, вызванная нервным перенапряжением.
Я усмехнулся про себя: сказанный патологоанатомом диагноз никак не сопоставлялся с Романом. Понимаете, он был из того ряда человеческого, чьи сердца и ума достигли в ненарушимой гармонии друг друга. Да, мысли Романа часто обретали форму в нецензурных словах без страха оказаться высмеянным и непонятым окружающими, ему нравилось наблюдение за ругательствами посторонних людей, в какой-то мере он увлекался эротической литературой. Но он никогда не позволял эмоциям взять над собой верх: ни тупого гнева и ни чрезмерной радости. Умереть от собственных переживаний – нет. Роман скорее бы сам просунул голову в петлю от скуки.
Но тут я вспомнил вчерашний разговор – яростный вопль, несущийся из динамика смартфона: «Я ХОЧУ ОТОМСТИТЬ ЭТОЙ ТВАРИ!» Это совсем на него не похоже.
– Но вам ведь известна и настоящая причина, – произнёс я.
Зубцин кивнул.
– Да… известна, – он приблизился чуть ближе. – Но прежде чем я вам расскажу о ней, я желал бы кое-что узнать о самом Ильжевском, как о человеческой личности. Вы являлись близкими друзьями, потому владеете большими знаниями о его жизни.
– Ладно, – согласился я, не зная, зачем ему понадобились биографическая информация. Может, это имеет прямую связь с убийством? – Что вы хотите знать?
– Каков был его характер?
– Ну-у-у… – я задумался, вспоминания эпизоды прошлого, когда проводил время с Романом. Это оказалось не так уж легко: обучение в академии и настоящий момент разделял временной промежуток в девять лет. За такое время образы успели потерять чёткость, почти растворившись в гигантском океане пройденной жизни, где каждая капля – такой же запомнившийся когда-то повседневный фрагмент. – Очень своенравный… раскрепощенный, – говорил я медленно, чётко проговаривая каждую букву. – Иными словами, не зависимый общественными принципами, – я заметил задумчивый взгляд Зубцина и поспешил разъяснить вышесказанное. – Понимаете, он был таким, каким сам считал нужным, хотя влияние обстоятельств иногда воспринимал вполне серьёзно.
– То есть – подстраивался под обстановку? – перефразировал моё не совсем внятное описание Зубцин.
Я кивнул.
– А как он вёл себя в компании других людей?