Впервые меня стошнило на самого себя, сидя за рулём.
Будто бы вместе с вырвавшимся наружу скудным завтраком, от которого почти ничего не осталось, из моей головы исчезло то жуткое и неописуемое ощущение страха. Приятная лёгкость наполнила разум, но руки по-прежнему продолжали трястись, и дрожь не утихла даже спустя пятнадцать минут, когда я всё-таки решил тронуться с места. Они сильнее сжали рулевое колесо, словно боясь потерять его.
Сон… наверно впервые в жизни меня клонило в дневной сон. Примерно на половине пути, по пришествию двадцати минут с момента отъезда от кафе (к которому никакие силы не заставили приблизиться вновь, заново увидеть голые кирпичи и ползущие по ним тени – живые тени, не принадлежащие физическому телу) веки медленно поползли вниз, опускаясь на пощипывающие глазные яблоки. Конечно, виною этому служили мои ночные раздумья. Не привыкший к таким повышенным объёмам работы мозг протестовал и требовал заслуженный отдых. Окажись я в другой ситуации, то путь от городского знака до дома не составил бы и пятнадцати минут (ну может чуть больше). Однако сейчас я не мог заставить себя ехать на привычных сорока километрах в час, боясь потерять контроль не сгибающихся рук над автомобилем.
«Давай же, ещё немного» – умолял я самого себя, борясь одновременно с накатывающимися волнами сна.
Из стоящей под задним стеклом колонки, покрывшейся слоем многолетней пыли послышался мужской голос Дмитрия Широкова, ведущего на радиостанции «Милицейская волна». Прозвучал вопрос, видимо адресованный своему коллеги.
– Как ты думаешь, Оксана: чем этот день отличается от многих других его предыдущих?
– Может быть, что сегодня понедельник? – весело предположила девушка, похоже, первое, что взбрело ей на ум.
– Нет.
– А чем же?
– Погодой. Сегодня действительно чудесная погода. Тепло и солнечно. Птички поют прямо у нас за окном. Я даже могу их видеть, если слегка привстану.
– Ты абсолютно прав – такое случается редко…
Слова девушки прозвучали для меня особо странно. Нет, в её радостном голосе ничего не поменялось. Изменение обернулось внутри – внутри меня. Оксана Кель попала в саму точку: такое случатся редко. Я изумился, когда попытался вспомнить последний, не считая этого раза, момент, когда мне захотелось спать дневным сном. Когда меня стошнило прямо в автомобиле, когда сердце тяжёлыми ударами било в самую глотку. Как не странно, ничего подобного в моей памяти не запечатлелось.
Чем этот день отличается от многих других его предыдущих? Хороший вопрос, поискать ответ на который следовало чуть позже. Чем же этот день ОТЛИЧАЛСЯ от других его предыдущих?
Нудная болтовня радиоведущих с их наигранной весёлостью и жизнерадостью сменилась басистым, слегка хрипловатым, скорее всего от чрезмерного баловства с сигаретами, голосом незнакомого мне исполнителя шансона. Ах, шансон. Звук барабанных ударов задевал и без того натянутые до предела нервы, грозясь порвать их с такой же лёгкостью, с какой рвётся резинка, перетягивающая серые пластинки таблеток, если попытаться втиснуть ещё парочку фармацевтических чудес в капсулах. Я, не сводя глаза с асфальтной ленты дороги, отключил магнитофон. Остальные десять минут я провёл в тишине, вслушиваясь лишь в тихий гул мотора и шороха колёс.
На крыльце дома, надев серую футболку с английской надписью переводящейся как «Сладкая девочка» и обтягивающие чёрные бриджи, стояла Лиля, не спуская карих глаз с медленно приближающегося автомобиля. На её лице застыло какое-то каменное выражение. Я не видел ни радости, ни злости, ни печали. Может, и ей было наплевать на меня? Во всяком случае за время моего отсутствия Лиля ни разу не позвонила мне, давая понять, что её совершенно не волнует это. То самое безразличие, с которым она приветствовала мои рукописи и издательские отказы, порой чуть ли не заставлявшие меня плакать от жестокости судьбы, не желавшей спасти от вечно преследуемых неудач, словно некая болезнь расползлась и на мою жизнь в целом. Будьте уверены – эта дура не проронила бы и крохотной слезинки, узнав о моей смерти. Лилия не стала бы горевать по таким поводам.
Я задумался: а когда именно она заразилась той болезнью? Неужто ли в тот декабрьский день, когда взглянув друг на друга в почти пустующем парке, мы воссоздали первый контакт? Соединив меж собой тоненькую верёвочку, не дающую двум сердцам отдалиться на достаточно далёкое расстояние, что бы ни слышать их быстрых ударов. Нет. С того дня (до определённого момента) количество этих верёвочек лишь увеличивалось. Но в некоторый, к сожалению не запомнившийся день, одна из верёвочек разорвалась, не выдержав оказываемого на неё давления. Её примеру последовали ещё несколько верёвочек. Думаю, с этого момента и следует начать отчёт. С каждым днём верёвочки рвались и сердца, потерявшие прежний ритм, подались назад.