«Чертовски удобнее» – подумал я, приблизив его к глазам, внимательнее всматриваясь в металл. И тут с пугающей чёткостью я представил, как острие, на которое смотрю, проникает внутрь тела разрывающей горло в диком крике боли Виктории. Проникает легко и быстро, по счастливой случайности минуя кости стороной. Брызги крови разлетаются по сторонам, оседая на стены, пол и частично на моё лицо (готов поклясться, что даже ощутил их несуществующее прикосновение, почувствовал их тепло). Девушка, лишенная чувств падает на пол, и нож выскальзывает из раны, оставаясь в моей руке.
Блеск кромки острия погас, и на мгновения я действительно увидел на нём кровь. Настоящую кровь, растекающуюся тонкими дорожками по лезвию и капающую с него крупными каплями прямиком на кухонный линолеум с характерным плюхающим звуком. Но, разумеется, её там не могло быть! От неожиданности я вздрогнул, чуть не выронив оружие из руки, как тогда в «Арт», плотно закрыл глаза и потряс голов, стараясь согнать видение. Конечно, увиденное представилось всего лишь видением, какое частенько застилало мой мысленный взор во время сочинения. Видя описываемый объект или сцену происходящего, моя работа в разы упрощалось.
И я полностью оказался прав, открыв глаза: никакой крови не оказалось. Безупречно чистая сталь, до сей поры вкушающая лишь животный вкус при разделке мяса. Но я знал, что очень скоро ей предстоит отправиться в новый гастрономический тур, от чего мурашки начинали игру в догонялки на спине, руках и остальных частях тела, а сердце тяжело бу́хало в груди.
«И дальше собираешься столбом стоять здесь? – задал вопрос голос подсознания, отсчитав пять минут с момента пребывания на кухню. – Или всё-таки решишь действовать?»
«У меня есть выбор?»
«Нет» – сам себе ответил я, последний раз взглянув на нож, прежде чем завернуть его в брюки, которыми собирался заменить окровавленные джинсы и выйти из дома.
Выйти во мрак.
Глава 4
Ночь встретила меня скрипящей песней сверчков, засевших где-то в траве, и криком далёкой птицы, возможно совой. Я то и дело замечал ярко светящихся светлячков, кружащих в тёмном просторе, мотыльков легко и беззаботно мелькающих в свете фар. Невольно вспоминались слова одной песни всё того же Эдмунда Мечиславовича:
«Ночь его не застанет,
Он вспорхнет и растает,
Навсегда улетая
В иные миры».
Да только не был мир таким приветливым и светлым. И неважно, с каким бы упорством и желанием мы бы старались верить в эти слова, всё обволакивающая серость продолжала покрывать собой землю, а вместе с ней – и нас. Я лично убедился в вышесказанном и стремлюсь убедиться вновь. Вновь и вновь…
Дорогу сопровождала мне необычно яркая луна, смотря на которую можно было увидеть всю её жёлтую поверхность. Рассмотреть каждый кратер, каждую неровность. Складывалось впечатление, будто и она встала на мою сторону. Я прекрасно мог вести автомобиль, не включая свет, и одновременно различать дорогу. Мне не составляло никакого труда различить валяющиеся на грунтовой ленте камни друг от друга. Длинные тени деревьев и столбов с протянутыми меж собой электрическими проводами и проводами телефонных линий лежали на убегающей вперёд пыльной полосе, иногда пересекаемой бездомными животными с пылающими от фар глазами. По обе стороны от меня я прекрасно мог наблюдать неровные ряды соседских заборов и участков за ними. Скамейки, припаркованные машины, вкопанные в землю баллоны колёс, благодаря которым на лужайке у калиток никогда не возникали грязные следы от шин, горы расколотых брёвен, почтовые ящики – объекты резко приобрели режущую взгляд чёткость.
Чем ближе я приближался к дому Романа, тем сильнее ощущал нарастающее внутри возбуждение. Дыхательные пути словно уменьшились до размеров игольного ушка, и дыхание давалось всё сложнее и сложнее. Чувствовал ли я страх? Само собой. Только с каждым оставленным позади метром его хватка слабела на фоне другого, распирающего меня чувства. Руки дрожали и никак не хотели воспринимать команды мозга, потому я крепче сжал их на скользком от пота руле. И какой-то части сознания нравились мои ощущения. Адреналин бил по вискам с такой силой, что казалось голова и вовсе разорвётся как накаченный до предела воздушный шарик.
Да и сам я был будто накачан до предела. От такого афоризма уголки плотно сжатых губ поднялись вверх, и нервный смешок вырвался наружу.