Тимур вышел из комнаты, уступив место криминалистам чрезвычайки. Поинтересовался у поджидавшего его в коридоре милицмейстера:
– А откуда вы, собственно, узнали о случившемся?
– Пока убийца стрелял в Дора, младшая жена успела подать сигнал дежурному в милицейский участок, – в углу за кроватью замаскирована тревожная кнопка. Дежурный сразу перезвонил бургомистру, но коммуникатор не отвечал. Тогда он вызвал меня. Мы приехали, вскрыли двери… Остальное вы знаете.
– Младшая жена? И где она?
– Там, где ее застрелили. За кроватью.
Обругав себя за невнимательность, Коршунов быстро вернулся в спальню. В комнате в самом деле было не одно тело, а два. Женщину он не заметил под взбитым в ком громадным толстым одеялом. Она свалилась в узкую щель между кроватью и стеной и застряла там, худенькая, миниатюрная, как ребенок. На запястье вытянутой руки не было еще ни одного кольцевого шрама, обозначающего число рожденных детей. Скрюченные пальцы прочертили ногтями бороздки от едва заметной квадратной кнопки.
Коршунов осторожно убрал одеяло. Видимо, киллеру оно тоже помешало как следует прицелиться: болт застрял в плече жертвы. Если бы не яд, рана была бы не смертельной. Даже легкой для живучих ракшасов.
Скрюченные пальцы едва заметно вздрогнули.
– Она жива! – поспешно крикнул Коршунов. – Жан, сюда!
Врач мгновенно оказался рядом. Приложил к ране диагноста. Нахмурился. Туземный лекарь тоже заглянул в комнату. Возразил:
– Она уже не жива. Нет противоядия.
Врач развел руками:
– Он прав, мы ей ничем не можем помочь. Я вообще удивляюсь, что она до сих пор дышит. Должно бы из-за того, что крупные кровеносные сосуды не задеты, яд медленно распространялся. Если бы ее сразу отправили в больницу, на переливание крови…
У Тимура кулаки сжались сами собой. Он шагнул к милицмейстеру.
– Как скоро после сигнала вы были на месте?
– Около пяти земных минут.
– И вы не заметили, что она жива? Почему вы не доставили ее в больницу?!
– Зачем? Она не представляет ценности.
Он был искренне удивлен. Коршунову захотелось врезать в его квадратную челюсть. Бесполезно, не поймет. Как и большинство из них.
Он вернулся к женщине, осторожно взял ее, уложил на постель. Спросил у врача:
– Вы можете привести ее в сознание?
– Да, но это ее убьет. – Врач встретился взглядом с Коршуновым, смутился: – Извините, старший инспектор, я сказал глупость.
Приложил к шее женщины инъектор. С полминуты ничего не происходило. Затем веки ее дрогнули, поднялись. На Коршунова глянули светло-серые, вполне человеческие глаза.
Он склонился к женщине, заговорил, четко выговаривая слова на языке черных ракшасов, – надеялся, что не ошибся с национальностью:
– Ты видела, кто стрелял? Ты его узнала?
Милицмейстер каркнул себе под нос. У ракшасов это означало смешок. Презрительный.
– Что она может понимать? Это же не человек, женщина!
Милицмейстер пробормотал фразу на языке черных ракшасов, но «женщина» он произнес по-русски, и оттого фраза его прозвучала особенно цинично. В ракшасских языках не было аналога слову «женщина», «мужчина» означало то же самое, что «человек». Положение ракшасок было не многим выше, чем у домашних животных, их удел – заботиться о муже и производить потомство. Наука Ракшаса объясняла такой уклад значительным отставанием особей женского пола в умственном развитии. Земные экзобиологи несколько лет искали причины подобного дисбаланса в геноме туземцев. А нашли ее агенты Кей-Кей. Никакого дисбаланса не было! Младенцы обоего пола рождались с одинаковыми способностями. Но затем всех девочек подвергали «инициации» – операции на головном мозге. Проще говоря, варварской лоботомии. Традиция так прочно укоренилась в культуре и религии, что покончить с освященным тысячелетиями изуверством не удавалось даже на Земле, – ракшасы твердили, что самка тупа от природы, а операция избавляет ее от будущих страданий, от понимания собственной неполноценности. И отправляли в земные интернаты исключительно сыновей. Переубедить их не было никакой возможности. До недавнего времени. Старшая дочь бургомистра Старооскольского лагеря, Кийра Каррохос, инициации не подвергалась, в настоящее время училась в шестом классе Верхнетагильского интерната, была лучшей подругой Риммы Коршуновой и способностями превосходила всех своих соучеников-соплеменников. Через несколько лет девочка обещала стать бомбой, способной взорвать насквозь прогнившую гендерную теорию Ракшаса, их замшелую религию и культуру. Да, причины лично ненавидеть Дора Каррохоса были у многих.