Однако тяготы путешествия были еще ничто по сравнению с задачей, которая встала перед Филиппом после прибытия, — заложить в Сиднейской бухте поселок. Он получил от английских властей указание позаботиться о том, чтобы через восемь месяцев колония могла содержать самое себя. С этой целью оп привез семена и скот. ()днако среди арестантов не нашлось ни одного крестьянина, и только двенадцать из них были плотниками. Дожди, крысы и черви уничтожили большую часть семян, а из немногих овец, которые перенесли путешествие, шесть были поражены молнией через несколько дней после прибытия. К прочим трудностям прибавились цинга и дизентерия. О привезенных с собой орудиях труда сам Филипп заявил, что они «так же плохи, как те, что берут для обмена в Гвинею». Одежды постоянно недоставало, и одиннадцатью годами позднее губернатор Хантер писал: «На полях работают буквально нагими…» Военные моряки отказывались стеречь преступников, поэтому Филиппу пришлось поставить смотрителями некоторых каторжан. И лишь половина преступников была вообще работоспособной.
В первое время после прибытия продуктов отпускалось достаточно, хотя качество их было не очень высоким; но к 1970 году жители поселения стояли перед угрозой голода.
Филипп не получил пятидесяти крестьян, которых он запросил, чтобы сделать колонию экономически независимой, но зато он получил еще тысячу арестантов. Более двух лет до поселения не доходило никаких известий, а также ничего из продуктов и одежды, и настроение упало до нуля. Всякий другой на месте Филиппа сдался бы. Однако он, этот флегматичный чиновник, продолжал придерживаться своей точки зрения, что колония «окажется ценнейшим приобретением из всех, какие Англия когда-либо сделала».
В Австралию посылали и еще каторжан, но сопровождавшие их свободные люди возвращались обратно в Англию. С ними уплыл и капитан Филипп. Каторжники, срок наказания которых закончился, чаще всего оставались в колонии, поскольку в Англии их ожидали лишь дальнейшие преследования. После четырнадцати лет пребывания в Австралии — обычный срок наказания — каторжники, конечно, не проникались любовью к этой стране, но с течением времени они незаметно для себя к ней привыкали.
С отъездом Филиппа и морских пехотинцев закончилась первая бесславная глава поселения в Австралии. Время от времени в колонию прибывали и свободные поселенцы. Морских пехотинцев заменил Новый южноуэльский корпус, который чаще всего называли «ромовым корпусом». Корпус должен был поддерживать закон и порядок, но он состоял из банды бессовестных авантюристов, приехавших в новую колонию с единственной целью как можно скорее обогатиться. Денег в обращении было очень мало, и ценнейшим продуктом обмена считался ром, он служил мерой стоимости при торговле. Все сделки завершались ромом, а монополия на него находилась в руках «ромового корпуса». Крестьяне обменивали результаты своего годового труда на несколько литров рома, и, когда ром кончался, они продавали офицерам свои фермы за продукты питания для себя и своих семей. Один губернатор за другим пытались прекратить эту преступную торговлю, но всякий раз офицеры «ромового корпуса» оказывались сильнее.
Один из офицеров, некий Джон Макартур, такой же бессовестный, как и другие, смотрел, однако, несколько дальше. Он стремился составить себе состояние более солидное, чем то, которое достигалось махинациями с ромом. Его выбор пал на шерсть. В 1805 году он писал о будущем производства шерсти: «Сколь велика ни была бы потребность Великобритании, мы наверняка сумеем ее удовлетворить. При этом можно будет повсюду применить машины, и тогда британские фабриканты получат возможность снизить цены на сукно и обеспечить себе во всем мире ничем не ограниченную монополию, какой никогда не было ни у одного народа. Также и мы примем участие в прибылях от этой многообещающей торговли…»
После того как губернатор Блай потерпел неудачу в своей попытке засудить Макартура, богатейшего человека в Сиднее, и тем самым прекратить махинации с ромом, «ромовый корпус» снял Блая с этого высокого поста. Макартур был назначен (без жалованья) секретарем по делам колонии с местом пребывания в Сиднее (он, по-видимому, смог бы купить половину Сиднея), и это в какой-то мере отвлекло его внимание от шерсти. Англия отнеслась к так называемому ромовому бунту спокойно. Лишь через два года, в 1809 году, в Австралию был направлен преемник Блая.
Джон Макартур отплыл в Англию, чтобы дать свидетельские показания. Его приняли, как героя, однако и Австралию он вернулся лишь в 1817 году, потому что боялся, что его могут там арестовать.
Пока Макартур с нетерпением ожидал конца своего изгнания, его стада мериносовых овец все росли и — что также было очень важно — война с Наполеоном закончилась!
Во время войны английская шерсть ценилась очень высоко, однако, когда континент вновь открылся для английских сукон, оказалось, что силезское и испанское шерстяное волокно значительно превосходит по качеству австралийско-английское. Английские владельцы прядильных и ткацких фабрик предпочли желания своих клиентов ура-патриотизму: они покупали шерсть на континенте, изготовляли в Англии сукно и экспортировали его.
Здесь и представилась та возможность, которую Макартур предвидел еще в 1805 году. Австралия должна обеспечивать английских предпринимателей лучшей мериносовой шерстью и по более низким ценам, чем на континенте; поэтому нужно разводить все больше овец, которые под охраной каторжан могут пастись на воле в свободной от налогов стране.
Но Новый Южный Уэльс был колонией для преступников, и английская политика по-прежнему основывалась на том, что отбывшие свой срок каторжане будут, так же как и свободные поселенцы, получать по своему желанию маленькие земельные парцеллы, в чем Австралия должна была соревноваться с сельской Англией. Таким образом мыслили ограничить область поселения и тем самым уменьшить расходы по управлению. Еще в 1820 году губернатор Дарлинг провел пограничную линию на расстоянии примерно двухсот сорока километров от Сиднея и угрожал всяческими карами тому, кто переступит эту «границу поселения».
Но в австралийских условиях овцам были необходимы громадные пастбища, а каждая мериносовая овца пользовалась безусловной поддержкой английских текстильных фабрикантов. У губернатора Дарлинга было столько же шансов удержать владельцев овец — позднее получивших название скваттеров — внутри «границ поселения», сколько шансов имеет тот, кто собирается осушить половой тряпкой Сиднейскую бухту.
Овцы, скваттеры и их запряженные быками повозки проникали все дальше за установленную границу, и в течение двадцатых, тридцатых и сороковых годов все подходящие земли на юге и востоке Австралии были захвачены. В 1836 году губернатор Бэрк был вынужден примириться с неизбежным и объявил, что каждый имеет право, заплатив взнос в десять фунтов, поселиться на «земле короны», — а вся земля за «границей поселения» была «землей короны».
Одно из наиболее интересных свидетельств о жизни в австралийской колонии в период лихорадочного распространения овцеводства оставил нам не кто иной, как Чарлз Дарвин. Этот замечательный исследователь природы дает не менее ценное и поучительное описание людей, своих современников. Во время известного плавания на корабле «Бигль», когда он накопил наблюдения, легшие в основу теории эволюции, Дарвин пробыл два месяца в Австралии, причем он посетил Новый Южный Уэльс, Тасманию (тогда ее звали Вандименовой землей) и Юго-Западную Австралию. Он смог заглянуть также в Батерст — центр овцеводства, расположенный на двести сорок километров западнее Сиднея.
О Сиднее Дарвин пишет, что здесь жалуются «на высокую арендную плату и трудность снять дом»[3], и это звучит очень современно, так как в 1962 году рабочий, получавший до пятнадцати фунтов в неделю, должен был не моргнув глазом отдавать половину этой суммы за две комнаты для себя и своей семьи.